НОВОСТИ:

<< ГЛАВА 4. п.1(2)

СОДЕРЖАНИЕ

Далее:  ГЛАВА 4. п.2(2) >>

ГЛАВА IV. КОНВЕНЦИОНАЛИЗМ – СОВРЕМЕННОЕ НАПРАВЛЕНИЕ ФИЛОСОФСКОЙ
МЕТОДОЛОГИИ НАУКИ

4.2. Основные направления конвенционалистской методологии науки

 Анри Пуанкаре как основоположник конвенционализма. Занимаясь преимущественно математикой и математической физикой, Пуанкаре в начале своей философской деятельности дает конвенционалистскую трактовку природы математического знания, полагая математические суждения и аксиомы разновидностью допущений, зависящих от субъективных, ценностно-психологических установок ученого. Системы аксиом, лежащие в основе тех или иных математических теорий, являются, как утверждал Пуанкаре, результатом творческой, конструирующей способности познающего субъекта. Математик сам «… творит  факты этой науки, или, скажем иначе, их творит его каприз» [406: 17]. Основанием для предпочтения одной системы другой Пуанкаре считал "удобство" или "полезность" системы. Под "удобством" понималось достижение научной цели, решение задачи наиболее простым, экономичным или быстрым путем. На свободную деятельность математика в выборе какой-либо аксиоматической системы налагается лишь одно важное ограничение – недопущение в ней логических противоречий: «Самый выбор остается свободным и ограничен лишь необходимостью избегать всякого рода противоречия» [405: 58].
Кроме того, в отличие от логицистов (Рассел [см.: 420-425], Уайтхед, Кутюра) и вопреки догматическому конвенционалистскому пониманию природы математических аксиом и суждений Пуанкаре признавал существование некоторых опирающихся на интуицию истин, являющихся не абсолютно субъективными произвольными допущениями, а с необходимостью навязываемых всякому математику, лишь только он начинает заниматься доказательством.
Таким образом, согласно Пуанкаре, наряду с произвольно принятыми определениями, имеющими статус “чистых конвенций”, в математике огромную роль играют некоторые интуитивно усматриваемые очевидности – истины, носящие общезначимый характер (аксиома математической индукции, интуиция чистого числа и т.п.). Это ограничивает возможность полной логизации математики, превращение ее в набор произвольных конвенций и допущений. Поэтому конвенционалистская трактовка природы математического знания имеет, по Пуанкаре, свой предел.
Согласно Пуанкаре, в отличие от аксиом арифметики, аксиомы геометрии не являются интуитивно постигаемыми самоочевидными истинами, а имеют характер скрытых дефиниций, т.е. являются, в конечном счете, конвенциями: «… геометрические аксиомы не представляют собой ни математических суждений a priori, ни фактов опыта. Они суть конвенции…» [405: 58]. В другом месте он подчеркивает интеллектуально-игровой характер этих конвенций, т.к. они «являются созданием свободного творчества нашего разума, который в данной области не знает никаких препятствий. Тут он может утверждать, т.к. он же и делает себе предписания… Эти предписания имеют значение для нашего познания, которое без них было бы невозможно; но они не имеют значения для природы» [405: 6-7]. Критерием принятия той или иной системы аксиом геометрии являются соображения прагматического удобства: «Если теперь мы обратимся к вопросу: является ли евклидова геометрия истинной, – то найдем, что она не имеет смысла. Это было бы все равно, что спрашивать, правильна ли метрическая система в сравнении со старинными мерами? Или: вернее ли декартовы координаты, чем полярные? Одна геометрия не может быть более истинна, чем другая: она может быть только более удобна» [405: 58].
Вышеприведенные высказывания Пуанкаре ярко показывают конвенционалистский характер его воззрений на природу геометрических аксиом. Впрочем, они вполне относимы и к его пониманию фундаментальных положений физики. Однако в работах французского мыслителя имеется ряд суждений, которые не согласуются с доктриной ортодоксального конвенционализма. Пуанкаре часто подчеркивал, что научно значимые конвенции геометрии находятся в определенном соответствии со свойствами той действительности, к которой они применяются. Он писал, что «если бы перенести нас в некоторый мир (который я называю неэвклидовым…), то мы были бы вынуждены усвоить себе и некоторые другие конвенции» [405: 9]. Смягчая далее позицию конвенционализма, Пуанкаре утверждает, что произвольность царит лишь в момент формулирования тех или иных геометрических аксиом, субъективно устанавливаемых учеными без обнаружения их в окружающем мире; в этом смысле аксиомы и называются конвенциями. Но научная значимость этих аксиом, по мнению Пуанкаре, зависит от того, соответствуют ли они какой-либо известной человеку реальности.
Уточняя свою позицию, он разделяет мнение, согласно которому критерий удобства, на основе которого происходит выбор той или иной системы аксиом, не является исключительно субъективным удобством, а определяется более или менее точным соответствием природе. На это счет у Пуанкаре есть недвусмысленные высказывания: «Евклидова геометрия удобнее тем, что она достаточно точно соответствует свойствам естественных твердых тел – тел, к которым приближаются члены нашего организма и наши глаза и из которых мы строим наши измерительные приборы» [405: 59].
Можно оспаривать мнение Пуанкаре о том, что «евклидова геометрия есть и остается более удобной» в смысле наиболее полного соответствия свойствам природных тел, но совершенно ясно, что с его точки зрения, эта геометрия основывается не на абсолютно произвольных допущениях, а на таких соглашениях, которые приблизительно верно соответствуют свойствам мира, в котором живет человек.
Вероятно, учение Пуанкаре о конвенциональном характере геометрических аксиом явилось той плодотворной почвой, на которой вырос конвенционализм, как общая методологическая позиция. Наряду с высказываниями, с которыми согласился бы даже самый радикальный конвенционалист, у Пуанкаре встречаются положения, которые нельзя оценить как конвенционалистские.
Неслучайно сам Пуанкаре выступал против позиции фундаментального конвенционализма Леруа. Именно неотомист, представитель модернизма в католицизме – Эдуард Леруа – оформил конвенционализм в качестве общефилософского учения, с позиции фидеизма, исходя из традиционной средневековой концепции двух родов истин.
Пуанкаре, резко отмежевываясь от точки зрения своего воинствующего сторонника, таким образом формулирует его концепцию: «Наука состоит из одних конвенций, и своей кажущейся достоверностью она обязана только этому обстоятельству; научные факты и – тем более законы – суть искусственные создания ученого; поэтому наука отнюдь не в состоянии открыть нам истину, она может служить нам лишь правилом действия» [407: 149-150].
Заслугой Пуанкаре является то, что он впервые в философии остро поставил вопрос о роли конвенций в науке, в частности, в геометрии. Но для него нет ясности в вопросе об отношении этих конвенциональных установлений, конвенционально принятых аксиом к реальности. Он не смог разрешить этой проблемы.  Как пишет В.Н. Кузнецов, «подчеркнув наличие конвенций в начале геометрического познания, он не смог показать, каким образом в ходе своего развития оно наполняется объективным содержанием, свободным от условности и исключающим всякую произвольность» [216: 110].
Более сложными становятся взгляды Пуанкаре, когда он начинает анализировать гносеологическую природы физического знания. Многие его высказывания звучать крайне конвенционалистскими. Различия в физике истины чисто опытного происхождения, устанавливаемые с известным приближением, и строго достоверные «постулаты, приложимые к совокупности процессов всей Вселенной», Пуанкаре заявляет, что «постулаты эти сводятся, в конце концов, к простым конвенциям. Эти конвенции мы вправе устанавливать, так как заранее уверены, что никакой опыт не окажется с ними в противоречии» [405: 140].
Но, отмежевываясь от позиции Леруа, Пуанкаре добавляет при этом: «Такие конвенции, однако, вовсе не абсолютно произвольны, они вовсе не являются созданием нашей прихоти. Мы усваиваем их только потому, что известные опыты показали нам все их удобство» [405: 140]. В другом месте, говоря о необходимости этих конвенций, Пуанкаре замечает: «Эти предписания необходимы для нашей науки, которая была бы без них невозможна; они не необходимы для природы. Следует ли отсюда, что предписания эти произвольны? Нет, тогда они были бы бесполезны. Опыт сохраняет за нами нашу свободу выбора, но он руководить выбором, помогая нам распознать наиболее удобный путь» [405: 6].
Каким образом Пуанкаре понимает тот опыт, который и обеспечивает руководство в выборе того или иного теоретического соглашения, который отвергает тот или иной постулат как неудобный (или принимает в качестве удобного?)? В структуре опыта Пуанкаре выделяет элементы двух качественных родов: факты “сырые” (“голые”) и факты “научные”. “Сырой” факт Пуанкаре рассматривает как чувственное и сугубо индивидуальное восприятие человеком какого-нибудь явления, например, темноты; это придает данному факту черты произвольности. Но следующая за этим речевая характеристика восприятия (“становится темно”) стирает собственно индивидуальные моменты в нем, она может служить обозначением для множества однотипных восприятий различных людей. Выраженный в речи факт становится доступным для оценки в качестве истинного или ложного. Речевое выражение и производимая при этом верификация означают, согласно Пуанкаре, превращение "сырого" факта в "научный". Между ними существует преемственность, но "научный" факт более достоверен, чем "сырой", ибо выражение в речи и процедура проверки устранили в нем произвольность, присущую "сырому" факту.
Обращая внимание на то, что при переходе от обыденного опыта к научному сохраняется некий общий для обоих видов опыта неизменяющийся элемент (инвариант), он так характеризует его сущность: «Инвариантные законы суть соотношения между "сырыми" фактами – тогда как соотношения между "научными" фактами всегда остаются в зависимости от известных конвенций» [407: 173]. Здесь важно следующее: во-первых, тезис об инвариантных законах как связях "сырых" фактов по сути дела является признанием того, что в самой природе существует постоянные устойчивые связи явлений, которые воспроизводятся в начале обыденным сознанием, а затем получают теоретическую форму выражения в физической науке. Во-вторых, Пуанкаре утверждает, что "научные" факты, являясь языковой обработкой "первоначальных впечатлений", оказываются в достаточной степени связанными теми соглашениями, которым подчиняются ученые с принятием определенного научного языка, в частном случае языка какой-либо теории. Т.е. "научный" факт конвенционален в степени, прямо пропорциональной степени языковой обработки исходного "сырого" факта, и унаследует формы соглашений, фигурирующих в этой теории, которая призвана описать первоначальный "сырой" фактический материал. При этом Пуанкаре можно обвинить в чрезмерном подчеркивании произвольности и конвенционального характера научного языка. Как замечает А.М. Кравченко, «Пуанкаре неправомерно превращает язык в область произвольных конвенций между "разобщенными" индивидуальными сознаниями, забывая, что само появление языка вообще и языка науки в частности, а также эволюция языка связана с насущными потребностями людей в определенных конкретно-исторических условиях их жизни» [209: 179].
Из вышесказанного можно сделать важный вывод, касающийся особенностей той конвенционалистской версии, которую развивал Пуанкаре. Для него не только теоретические принципы науки имеют характер условных соглашений – конвенций (хотя необходимо сказать, что эта условность не абсолютно произвольна), как пишет А.М. Коршунов: «Условные компоненты, используемые в познании, представляют собой продукт преобразующей деятельности высокого уровня» [201: 188], но и, что не менее важно для развития конвенционалистской позиции в последующие годы, фактуальная сторона науки, теоретически обработанная, является в определенной степени продуктом соглашения. Таким образом, Пуанкаре распространяет конвенционалистскую точку зрения с известными оговорками и недомолвками, как на теоретический, так и на эмпирический уровни научного знания.
Следует иметь в виду, что те крайние конвенционалистские высказывания, которые мы часто встречаем у Пуанкаре, объясняются его скрытой полемикой с односторонним эмпиризмом и индуктивизмом, точка зрения которых имела широкое хождение среди естествоиспытателей нового времени. Этими крайностями Пуанкаре старается подчеркнуть сложный характер отношений эмпирического и теоретического уровней научного познания. Совершенно позитивистски Пуанкаре утверждает, что вопросы о «подлинной реальности» должны быть исключены из научного обихода: «… они не просто не разрешимы, они иллюзорны и лишены смысла» [405: 195]. Что наука «может постигнуть, –  добавляет Пуанкаре, –  так это не вещи сами в себе, как думают наивные догматики, а лишь отношения между вещами; и вне этих отношений нет познаваемой реальности» [405: 8]. В последнем утверждении есть доля истины: наука действительно познает, и притом все в большей степени, отношения между вещами. Но эта частная истина превращается в заблуждение, когда она противопоставляется другой, более общей и полной истине: через познание отношений познаются не только отношения между вещами, но и сами вещи, ибо отношение – это вполне объективная характеристика вещи, именно в отношениях раскрываются присущие вещам свойства и качества [см.: 484: 67].
В то же время последовательно эту линию Пуанкаре выдержать не удается.
Нельзя сказать, что Пуанкаре отрицал объективную ценность науки и научных знаний, что он не пытался найти в знании объективное содержание. Пуанкаре часто подчеркивал, что отношения между вещами, которые как раз и изучает наука, носят объективный характер.

Таким образом, в работах Пуанкаре, посвященных анализу структуры и развития научного знания, был поднят ряд новых проблем методологии науки. Пуанкаре является основателем конвенционалистской концепции методологии науки, которая в дальнейшем получила значительное распространение среди ученых и методологов науки, а отдельные ее положения стали проста расхожими в умах естествоиспытателей нашего времени. Популярность идей этого мыслителя отчасти объясняется не только его высоким авторитетом математика и физика, но и незаурядным талантом литератора. Свой конвенциональный взгляд Пуанкаре распространил как на эмпирический, так и на теоретический уровень науки, но снизу – детерминация “сырыми” фактами и инвариантными связями этих фактов, и сверху – синтетические суждения априори, интуиция и требование непротиворечивости, –  ограничивают произвольность в принятии соглашений.

Основные неоконвенционалистские версии методологии научного познания. Здесь мы попытаемся проследить линию развития конвенционализма в лице его характерных представителей, в той или иной мере унаследовавших (хотя и не прямо) концепцию и логику Пуанкаре. Мы попробуем показать общие всем рассматриваемым представителям черты и черты, отличающие их друг от друга. Среди излагаемых здесь взглядов представителей неоконвенционализма есть версии сторонников неопозитивистского философствования (Айдукевич, Карнап), постпозитивизма (Поппер, Лакатос), а также концепция геохронометрического конвенционализма Грюнбаума.

Геохронометрический конвенционализм Грюнбаума. В последние годы философские проблемы, поднятие Пуанкаре в связи с анализом характера конвенций в науке, оживленно обсуждались в рамках рассмотрения природы пространственно-временных отношений с точки зрения дальнейших уточнений некоторых узловых понятий и представлений физики. Одной из характерных попыток в этом плане является экспликация понятия внутренней метрики, выдвинутая А. Грюнбаумом в качестве оригинальной концепции геохронометрии физического мира.

Проявляйте уважение!
При копировании материала, ставьте прямую ссылку на наш сайт!