НОВОСТИ:

<< ГЛАВА 4. п.2(3)

СОДЕРЖАНИЕ

Далее:  ГЛАВА 4. п.3(2) >>

ГЛАВА IV. КОНВЕНЦИОНАЛИЗМ – СОВРЕМЕННОЕ НАПРАВЛЕНИЕ ФИЛОСОФСКОЙ
МЕТОДОЛОГИИ НАУКИ

4.3. Рациональное и нерациональное в языке науки. Ценностный подход

 В данной работе язык рассматривается не только и не столько как знаково-символическая структура для выражения свойств и отношений внешней действительности, но и как часть самой науки. Это является руководящей ценностной идеей, без которой, как отмечают многочисленные последователи методологии научного познания, без чего «не было бы принципа, необходимого для отбора материала, ни подлинного познания» [205: 85].
Базой, на которой строятся научные языки, является естественный язык. На этот факт неоднократно обращали внимание классики современной науки. М. Борн пишет: «Нильс Бор, который внес вклад в философию современного естествознания больше, чем кто-либо иной, неоднократно и отчетливо разъяснял, что реальные эксперименты невозможно было бы описать, не применяя при этом разговорного языка и понятий наивного реализма. Без признания этого немыслимо никакое соглашение о фактах даже между самыми возвышенными умами» [59: 270]. Естественнонаучные языки, т.е. естественные языки, обогащенные научной терминологией, составляют основной массив научного языка.
«Как я уже говорил, естествознание должно принять понятия повседневной жизни и выражения разговорного языка. Но, применяя усилительные устройства, телескопы, микроскопы, электронные усилители и т. п., оно выходит за пределы этих понятий» [59: 270].
Поэтому такие фундаментальные характеристики естественного языка, как открытость, конвенциональность и полисемантичность, которые обеспечивают его познавательную и коммуникативную функции, с необходимостью переносятся на естественнонаучные языки, где также обеспечивают эти функции. Полисемантичность реализуется через метафорические выражения, а конвенциональность в научном языке прежде всего через семантические конвенции. Конвенциональность языка является необходимым условием для построения формальных языков и теорий. Более того, конвенция является “клеточкой” для формализации, так как с ее помощью можно установить жесткую однооднозначную связь знака и значения, придать целостность и дискретность языковым образованиям. Конвенциональность языка как семантической системы выражает нашу свободу выбора референтов для слова “...”, — свободу, которую мы можем использовать в отношении любого лингвистического символа, который еще не оформился семантически.
Конвенции выступают как неустранимый элемент научного познания.
Сюда, прежде всего, следует отнести семантические конвенции относительно содержания применяемых терминов. Было бы уступкой платонизму утверждать, что слова, которыми мы оперируем, имеют имманентное, присущее им самим по себе содержание. «Так, наивные люди убеждены, что знание «правильного» названия вещи есть реальное знание, дающее таинственную силу над ней. Существует много примеров пережитков такого словесного фетишизма в нашем современном мире» [59: 270]. Образчик такой наивности –  замечание слушателя популярной астрономической лекции: «Я понял, как измеряют расстояние до звезд и все прочее, но я не могу понять, откуда известно, что название этой звезды –  Сириус?» [59: 270]. Значение, которое человек придает тому или иному символу языка, во многом определяется принятой конвенцией. Как подчеркивал еще Гегель, способность обозначать есть первая творческая сила духа, не знающая преград: "Через имя предмет рожден изнутри Я как сущее. Это –  первая творческая сила духа" [98: 291].
В терминах естественного языка их конвенциональный характер несколько скрыт обезличенностью соглашений. В научном языке конвенциональный характер семантики терминов выступает более явно. Критикуя конвенционализм за абсолютизацию этого момента, М. Борн пишет: «Эта точка зрения не учитывает того психологического факта, что становление языка не было сознательным процессом. И даже в абстрактной части науки вопрос о полезности понятий часто решается на основе фактов, а не соглашений» [59: 206]. Понятия научного языка, являющиеся в значительной степени искусственными, вводятся соответствующими определениями. Именно эти определения, принятые как некоторые соглашения, и составляют содержание понятий.
Существуют ли какие-либо логические или объективные ограничения на семантические конвенции по отношению к терминам языка? Если мы оперируем изолированными терминами, то в этом случае никаких ограничений нет. Под любым термином мы можем понимать, все, что угодно. «Название какой-либо вещи не имеет ничего общего с ее природой» [267  Т.23:  110]. Ограничения появляются тогда, когда место изолированных терминов занимают предложения, относительно которых можно говорить об их истинности или ложности. Эта истинность или ложность будет уже зависеть от значения терминов, и наоборот, осмысленные и истинные предложения допускают лишь определенные значения входящих в них терминов. «Конвенционализм начинается тогда, когда вопросом конвенции объявляется вопрос об истинности теоретически и физически интерпретированных предложений, аксиом, когда снимается сам вопрос об объективной истине как содержании научных понятий»* [535: 229].
Спор о словах, «номинальные дефиниции», «терминологические конвенции» - все это само по себе не выражает гносеологической проблематики. «Однако если определения будут рассматриваться в контексте всей науки, той или иной научной теории, то вопрос о соотношении в определениях опытного знания и знания, вносимого элементами определений, становится нетривиальным» [113: 189].
Создание и интерпретация теоретических конструктов, моделей, аксиом, абстракций и идеализаций , гносеологическая природа понятий, соотношение теоретического и эмпирического знания, научного факта и факта действительности –  вот круг вопросов, которые определяют гносеологический статус проблемы условных соглашений в науке, в том числе и семантических конвенций.
Рассмотрение семантической конвенции в гносеологическом аспекте, вне ее взаимодействия с другими компонентами научного языка, представляется нам неплодотворным подходом к данному вопросу.
Для выявления познавательного значения семантической конвенции, по нашему мнению, необходимо привлечь ее противоположность, связанную с неопределенностью языковых выражений и апелляцией к чувственной наглядности, а именно –  метафору  и проанализировать семантическую конвенцию в процессе ее взаимодействия с метафорическим словоупотреблением.
Специфичность метафоры, метафорического словоупотребления состоит в полисемантичности, в обращении к чувственной наглядности, в потенциальной связи с описанием иконического знака. И в этом плане она является противоположностью семантических конвенций как жестких моносемантических образований в своей логической завершенности. При этом необходимо подчеркнуть, что одна из особенностей метафоры как языкового выражения заключается в том, что для восприятия партнером по коммуникации и для функционирования в языке она должна приобрести конвенциональный статус: за ней должен быть интерсубъективно закреплен определенный континуум значений. И только после этого метафора как вербальное выражение приобретает объективный характер. В процессе коммуникации или познавательного акта ученые могут пользоваться любым значением из данного континуума. Но выделение конвенциональной природы метафоры, наличие в ней конвенционального компонента не должно вести к нивелированию специфики самой метафоры.
Без метафор и метафорического словоупотребления естественнонаучный язык теряет полисемантичность и в силу этого не способен выполнять познавательную функцию, а лишь ограниченно коммуникативную. Как пишет Л. де Бройль, «лишь обычный язык, поскольку он более гибок, более богат оттенками и более емок, при всей своей относительной неточности по сравнению со строгим символическим языком позволяет формулировать истинно новые идеи и оправдывать их введение путем наводящих соображений или аналогий» [см.: 64].
Даже в ходе чисто дедуктивных аналогий обычный язык позволяет выразить замечания или комментарии, способные развить полученные результаты и выявить их нюансы и возможные последствия.
Итак, даже в наиболее точных, наиболее разработанных областях науки применение обычного языка остается наиболее ценным из вспомогательных средств выражения мысли. Тем более это справедливо, например, для естественных наук, в которых использование символического языка и по сей день представляет собой исключение» [64: 327].
Вариантность и относительность вещей и их свойств требует от языка гибкости, расплывчатости понятий, возможности конструировать оттенки значений. Континуальной стороне действительности должен соответствовать континуум значений. Полисемантичность естественнонаучного языка, проявляющаяся в метафорах и метафорическом словоупотреблении, позволяет рассуждать не вполне логично и за счет этой нелогичности получать новое знание, которое в дальнейшем будет логически обработано [см.: 540]. Через механизм метафоры реализуется нежесткая структура языка [см.: 316]. Метафора является «клеточкой» познавательного моделирования.
Метафора, будучи переходным элементом в континууме значений, является единством вербально выраженных значений и наглядных образов. И в силу этого именно метафора и метафорическое словоупотребление обеспечивают связь всей совокупности языковых средств науки с областью наглядно-чувственного опыта. Как пишет М. В. Попович, «поэтому нет ничего удивительного в том, что в ходе индивидуальной творческой работы человек осмысливает и перестраивает не словесные тексты, а сугубо индивидуальные образы и представления (Эйнштейн говорил, что у него образы носят скорее кинестетический и музыкальный, чем словесно-понятийный характер). Мышление требует не словесного материала, над которым бы оно работало, а закрепленных в языке средств обработки любого материала» [384: 186].
Прежде всего, для метафор характерно наличие иконического элемента в их структуре. Иными словами, метафора является описанием иконического знака [см.: 638]. При этом под иконическим знаком в семиотике подразумевается объект, который несет в себе черты сходства с денотатом. Это наши внутренние образы, различные изображения фотографии, скульптуры, произведения живописи, разнообразные диаграммы, схемы, чертежи. Диаграммы, схемы, чертежи и т.п. носят ярко выраженный условный характер , но в силу конвенционально закрепленных за ними значений являются понятными для специалистов.
Для каждой метафоры характерно наличие двух референтов, причем буквальное толкование ее приводит к абсурду. В качестве примера рассмотрим некоторые из метафор, которые стихийно, в процессе общественно-исторического развития человечества закрепились в языке и носят характер неявных (скрытых) конвенций. Когда мы произносим, например, говоря о человеке, «Лиса Патрикеевна», мы заменяем образ человека образом лисы и сопоставляем образ человека с образом лисы, желая тем самым подчеркнуть, что этот человек, по крайней мере, в одном качестве –  хитрости –  не уступает Лисе Патрикеевне. А языковое выражение «Лиса Патрикеевна» есть словосочетание для описания иконического знака –  образа лисы, взятого со стороны лишь одного качества и со стороны этого качества являющегося представителем другого объекта –  человека.
Метафору, как языковое средство, возможно рассматривать и как взаимодействие слов, обладающих разными семантическими полями, т.е. разными системами значений, связанных с этими словами [см.: 594].
В случае метафоры при всем различии семантических полей, ассоциированных с каждым словом, находятся, по крайней мере, одна ли несколько точек соприкосновения, в зависимости от контекста , которые позволяют словам войти в контакт и образовать целостное метафорическое выражение («лысина купола», «овраги морщин»). Значение последнего трансформирует значения исходных слов и к ним несводимо. Метафора не является просто заменой одного буквального выражения другим. Ее невозможно точно выразить группировкой имеющихся слов именно потому, что должен учитываться общий контекст и контекст употребления метафор.
Семантическая конвенция (в данном случае –  терминологическая) и метафора являются средствами расширения существующего словаря. Но в отличие от терминологической конвенции метафора апеллирует к некоторой интуитивно или полуинтуитивно воспринимаемой наглядной действительности в силу невозможности своего точного выражения в контексте. Говоря иначе, метафора –  использование слова в новом смысле, передача нового смысла с помощью старых слов. Необходимо, однако, оговориться, что одно и то же слово может иметь различные смыслы, но приобретение нового смысла еще не делает его метафорой. Сравните, например, употребление слова «атом» в античности и в современную эпоху как в философии, естествознании, так и в обыденном сознании [см.: 191]. Следует добавить, что логическая дефиниция и «внутренняя форма» слова, образ, лежащий в основе значения или употребления слова, могут уясниться лишь на фоне той материальной и духовной культуры, той системы языка, в контексте которой возникло или преобразовалось данное слово или сочетание слов» [84: 20; 205: 60]. И этот расширяющий границы знания смысл не полностью выражается в ряде вербальных определений, а требует образных ассоциаций и обращения к наглядности. В качестве примера приведем цитату из выступления на втором всесоюзном совещании по вопросам естествознания профессора, старшего научного сотрудника объединенного института ядерных исследований Барашенкова В.С.: «В квантовой теории частиц мы всегда имеем дело с двумя волновыми функциями: функцией конечного состояния и функцией начального состояния. Если импульсы отдачи объекта невелики, то эти волновые функции одинаковы, нет релятивистской деформации этих функций и квадрат их модуля можно интерпретировать как пространственную плотность. В релятивистской области существенна отдача, поэтому волновые функции «сжаты» в разных направлениях и описывают «релятивистски-сжатую лепешку» [42: 53].
Следовательно, во-первых, словесная метафора, будучи представлением иконического знака, всегда связана с чувственно-наглядными образами, по меньшей мере, в индивидуальном сознании. Как отмечал Гегель, «способность воображения извлекает предмет вместе с его множественностью, вместе со всем его ближайшим окружением; а имя одиноко без отношения и сопряжения – не несущий себя ряд, ибо нет определенности, то есть самого отношения в нем самом к иному» [98: 293]. Во-вторых, словесная метафора полностью вербально невыразима, т. е. не переводима, и для своего адекватного понимания требует выхода за рамки языка. Оба этих положения, касающиеся лингвистического и гносеологического статуса метафоры, имеют, на наш взгляд, большое значение для анализа этих выражений в языке науки.

Проявляйте уважение!
При копировании материала, ставьте прямую ссылку на наш сайт!