НОВОСТИ:

<< Глава 2, п.2(6)

СОДЕРЖАНИЕ

Далее:  Глава 2, п.3(2) >>

3. Рациональное и внерациональное в языке науки.

 Базой, на которой строятся научные языки, является естественный язык. На этот факт неоднократно обращали внимание классики современной науки. Так, например, известный физик 20 века М. Борн писал: «Нильс Бор, который внес вклад в философию современного естествознания больше, чем кто-либо иной, неоднократно и отчетливо разъяснял, что реальные эксперименты невозможно было бы описать, не применяя при этом разговорного языка и понятий наивного реализма. Без признания этого немыслимо никакое соглашение о фактах даже между самыми возвышенными умами» [114, с. 270]. Естественные языки, обогащенные научной терминологией, и составляют основной массив научного языка.
«Как я уже говорил, естествознание должно принять понятия повседневной жизни и выражения разговорного языка. Но, применяя усилительные устройства, телескопы, микроскопы, электронные усилители и т. п., оно выходит за пределы этих понятий» [114, с. 270].
Поэтому такие фундаментальные характеристики естественного языка, как открытость и полисемантичность, которые обеспечивают его познавательную и коммуникативную функции, с необходимостью переносятся на собственно научные языки, где также обеспечивают эти функции. Если полисемантичность естественного языка реализуется прежде всего через метафорические выражения, то конвенциональность научного языка - через семантические конвенции. Очевидно, что конвенциональность является необходимым условием для построения формальных языков и теорий. Более того, конвенция является “клеточкой” для формализации, так как с ее помощью можно установить жесткую однооднозначную связь знака и значения, придать целостность и дискретность языковым образованиям. Конвенциональность языка как семантической системы выражает нашу свободу выбора референтов для любого слова “...”, — свободу, которую мы можем использовать в отношении любого лингвистического символа, который еще не оформился семантически.
Очевидно и то,что конвенции выступают как неустранимый элемент научного познания.
Сюда, прежде всего, следует отнести семантические конвенции относительно содержания применяемых терминов. Было бы уступкой платонизму утверждать, что слова, которыми мы оперируем, имеют имманентное, присущее им самим по себе содержание. «Так, наивные люди убеждены, что знание «правильного» названия вещи есть реальное знание, дающее таинственную силу над ней. Существует много примеров пережитков такого словесного фетишизма в нашем современном мире» [114, с. 270]. Образчик такой наивности – замечание слушателя популярной астрономической лекции: «Я понял, как измеряют расстояние до звезд и все прочее, но я не могу понять, откуда известно, что название этой звезды – Сириус?» [114, с. 270]. Значение, которое человек придает тому или иному символу языка, во многом определяется принятой конвенцией. Как подчеркивал еще Гегель, способность обозначать есть первая творческая сила духа, не знающая преград: "Через имя предмет рожден изнутри Я как сущее. Это – первая творческая сила духа" [133, с. 291].
Для терминов естественного языка характерно , что их конвенциональный характер несколько скрыт обезличенностью соглашений. В научном же языке конвенциональный характер семантики терминов выступает более явно. Критикуя конвенционализм за абсолютизацию этого момента, М. Борн пишет: «Эта точка зрения не учитывает того психологического факта, что становление языка не было сознательным процессом. И даже в абстрактной части науки вопрос о полезности понятий часто решается на основе фактов, а не соглашений» [114, с. 206]. Понятия научного языка, являющиеся в значительной степени искусственными, вводятся соответствующими определениями. Именно эти определения, принятые как некоторые соглашения, и составляют содержание понятий.
Существуют ли какие-либо логические или объективные ограничения на семантические конвенции по отношению к терминам языка? Если мы оперируем изолированными терминами, то в этом случае никаких ограничений нет. Под любым термином мы можем понимать, все, что угодно. «Название какой-либо вещи не имеет ничего общего с ее природой» [57, Т.23, с. 110]. Ограничения появляются тогда, когда место изолированных терминов занимают предложения, относительно которых можно говорить об их истинности или ложности. Эта истинность или ложность будет уже зависеть от значения терминов, и наоборот, осмысленные и истинные предложения допускают лишь определенные значения входящих в них терминов. «Конвенционализм начинается тогда, когда вопросом конвенции объявляется вопрос об истинности теоретически и физически интерпретированных предложений, аксиом, когда снимается сам вопрос об объективной истине как содержании научных понятий» [122, с. 229].
Спор о словах, «номинальные дефиниции», «терминологические конвенции» - все это само по себе еще не свидетельствует о научности подхода. «Однако если определения будут рассматриваться в контексте всей науки, той или иной научной теории, то вопрос о соотношении в определениях опытного знания и знания, вносимого элементами определений, становится нетривиальным» [134, с. 189].
Создание и интерпретация теоретических конструктов, моделей, аксиом, абстракций и идеализаций, гносеологическая природа понятий, соотношение теоретического и эмпирического знания, научного факта и факта действительности – вот круг вопросов, которые определяют гносеологический статус проблемы условных соглашений в науке, в том числе и семантических конвенций.
Рассмотрение семантической конвенции в гносеологическом аспекте, вне ее взаимодействия с другими компонентами научного языка, представляется нам неплодотворным подходом к данному вопросу.
Для выявления познавательного значения семантической конвенции, по нашему мнению, необходимо привлечь ее противоположность, связанную с неопределенностью языковых выражений и апелляцией к чувственной наглядности, а именно – метафору и проанализировать семантическую конвенцию в процессе ее взаимодействия с метафорическим словоупотреблением.
Специфичность метафоры, метафорического словоупотребления состоит в полисемантичности, в частом обращении ее к чувственной наглядности, в потенциальной связи с описанием иконического знака. И в этом плане она является противоположностью семантических конвенций как жестких моносемантических образований в своей логической завершенности. При этом необходимо подчеркнуть, что одна из особенностей метафоры как языкового выражения заключается в том, что для восприятия ее партнером по коммуникации и для функционирования в языке она должна приобрести определенный конвенциональный статус: за ней должен быть интерсубъективно закреплен определенный континуум значений. И только после этого метафора как вербальное выражение приобретает объективный характер. В процессе коммуникации или познавательного акта ученые могут пользоваться любым значением из данного континуума. Но выделение конвенциональной природы метафоры, наличие в ней конвенционального компонента не должно вести к нивелированию специфики самой метафоры.
Без метафор и метафорического словоупотребления естественнонаучный язык теряет полисемантичность и в силу этого не способен выполнять познавательную функцию, а лишь ограниченно коммуникативную. Как пишет Л. де Бройль, «лишь обычный язык, поскольку он более гибок, более богат оттенками и более емок, при всей своей относительной неточности по сравнению со строгим символическим языком позволяет формулировать истинно новые идеи и оправдывать их введение путем наводящих соображений или аналогий» [см.: 65].
Даже в ходе чисто логических аналогий обычный язык позволяет выразить замечания или комментарии, способные развить полученные результаты и выявить их нюансы и возможные последствия.
Итак, даже в наиболее точных, наиболее разработанных областях науки применение обычного языка остается наиболее ценным из вспомогательных средств выражения мысли. Тем более это справедливо, например, для естественных наук, в которых использование символического языка и по сей день представляет собой исключение. [65, с. 327].

Проявляйте уважение!
При копировании материала, ставьте прямую ссылку на наш сайт!