НОВОСТИ:

<< Глава 13, $2

СОДЕРЖАНИЕ

Далее:  Глава 14, $1 >>

ГЛАВА XIII. ПРЕОБРАЗОВАНИЕ МЕТОДОЛОГИЧЕСКИХ УСТАНОВОК ПРАГМАТИЗМОМ 

§ 3. Принципы прагматизма и его основные версии

Основным теоретическим принципом анализируемой философии является принцип прагматизма, но этот принцип понимается самими основателями прагматизма порой совершенно по-разному. Так, Пирс пишет: “Представляется, что правило для достижения третьей степени ясности понимания таково: рассмотрите, какого рода следствия, могущие иметь практическое значение, имеет, как мы полагаем, объект нашего понятия. Тогда наше понятие об этих следствиях и есть полное понятие об объекте” [51: 278].
Джеймс переосмысливает принцип Пирса в качестве основания исследования связи понятий с планированием и осуществлением планов индивидуальным субъектом. Дьюи рассматривает такую интерпретацию  как неправомерную и, обвиняя Джеймса в антиинтеллектуализме, пытается ограничить принцип прагматизма областью знания. Принятие определенного понятия для Дьюи не означает принятие определенного плана, как это у Джеймса, т.е. Джеймс и Дьюи выделяют различные стороны в учении основателя прагматизма Пирса. Так, Дьюи представляет прагматизм как течение, близкое к логическому позитивизму, т.е. пытается оформить прагматизм как методологическое учение, в то время как Джеймс явно симпатизирует философии жизни. Английский сторонник прагматизма Фердинанд Шиллер также явно симпатизирует философии жизни, даже в большей степени, чем Джеймс.
В статье “Как сделать наши идеи ясными” Пирс анализирует причины, которые вызывают взаимное непонимание между людьми. Разбор этих причин не означает еще действия. Среди этих причин Пирс выделяет: первое  действие, которое производит объект на сознание, принимается за свойство самого объекта и поэтому различие во мнениях относительно объекта рассматривается как различие объектов, ведь это различие субъектов, а не объектов. Вторая причина заключается в том, что грамматические различия между словами принимаются за различия между идеями, которые выражены при помощи слов.
Этих ошибок можно избежать, по мнению Пирса, если уяснить смысл и задачи мышления, но мышление, по Пирсу, есть не что иное, как совокупность мыслей. Мысль, по всей видимости, рассуждает Пирс, такая же вещь, как и всякая другая вещь и, если смысл вещи раскрывается через перечисление действий, которые вещь производит, то, значит, смысл мысли можно раскрыть точно таким же способом, т.е., перечислив все те действия, которые мысль производит. Если этот принцип отследить достаточно тщательно, то можно обнаружить, согласно Пирсу, что нет таких малых оттенков в мысли, которые не вызывали бы различия в практике, но проблема в том, что у самого Пирса не ясно, что он понимает под практикой: поведение людей, которое определяется верой в известные термины или те теоретические выводы, которые следуют из того, что мы придали некоторому понятию определенный смысл?
Так, Пирс приводит в качестве примера дискуссию протестантов и католиков относительно святого причастия. Католик полагает, что хлеб и вино, которыми он причащается, в момент освящения, призвания Святого Духа превращаются в тело и кровь Христову, т.е. в момент таинства происходит действительное превращение одной вещи в другую вещь. Протестант полагает, что причастие только символизирует процесс духовного насыщения и удовлетворения духовного голода. Для подхода к разрешению данного спора, Пирс ставит вопрос следующим образом: является ли данное вещество вином или кровью, хлебом или телом Христовым. Ответ можно дать только таким способом – перечислить чувственные качества данного вещества. Он пишет: “Идеи некоторой чувственной вещи есть идеи ее чувственных результатов” [89: vol.5 §401], поэтому он считает, что в разум нельзя допускать таких идей, которые имеют иной объект, нежели понятие чувственных качеств: “наша идея чего-либо есть наша идея его чувственных следствий; и если мы воображаем, что обладаем какой-то идеей сверх этого, то обманываем самих себя и ошибочно принимаем ощущение, сопровождающее нашу мысль, за часть самой мысли” [51: 278]. Это, собственно говоря, и происходит в споре протестантов и католиков, который Пирс называет сумасшествием, коль спорящие стороны согласны с набором тех чувственных эффектов, которые производят хлеб и вино. Следует добавить, что Пирс не делает выбора в пользу протестантов на том основании, что, перечисляя чувственные качества хлеба, мы не встречаем там чувственного качества мяса, а перечисляя чувственные качества вина, мы не встречаем там чувственные качества, связанные с кровью. Пирс просто разводит предметы, потому что, по мнению Пирса, спор идет о двух разных вещах, – хотя католики и протестанты думают, что они спорят об одном и том же. Общего предмета спора нет, поэтому сам спор невозможен. Такую же позицию Пирс занимает в отношении научных терминов. “Попробуем теперь отыскать ясную идею тяжести. Этот случай также довольно прост. Утверждать, что тело обладает тяжестью, означает просто утверждать, что при отсутствии противодействующей силы оно упадет Этим (оставляя в стороне определенные нюансы по поводу того, как оно будет падать и т.д., интересующие физика, который употребляет это слово), очевидно, целиком исчерпывается понятие тяжести. Позволительно спросить: не объясняются ли эти отдельные факты гравитацией? Однако то, что мы имеем в виду под самой силой, целиком заключено в ее следствиях” [51: 283284]. Не надо искать субстанцию тяжести, не надо искать силу тяготения, необходимо учитывать лишь те чувственные данные, которые очевидны в той ситуации, в которой мы используем понятие тяжести.
Вот такой же принцип предлагает применять Пирс к философским категориям, прежде всего, к философской категории реальности. Пирс полагает, что реальностью следует называть свойства объекта не зависеть от той идеи, которую мы о нем имеем. Таким образом, в качестве основной функции прагматизма, Пирс, очевидно, рассматривает помощь при определении понятия. Поэтому, в частности, анализируя спор католиков и протестантов по поводу святого причастия, он не рассматривает теологической стороны спора, он лишь упорядочивает знание в употреблении терминов и т.д.
Джеймс, в своей трактовке прагматизма, придает ему другой акцент, которые представляет собой своеобразную инверсию пирсовского толкования. Джеймс, как уже отмечалось, подобно Пирсу, исследует верования и их роль в жизни. Как и Пирс, он расценивает верования, как правило, действия, отсюда он делает вывод: “деятельность мышления возбуждается раздражением, вызванным сомнением, и прекращается, когда достигается верование; так что производство верования есть единственная функция мышления” [51: 271]. Нужно отметить, что понимание мышления Пирсом в статье “Как сделать наши идеи ясными”  иное. Мышление у Пирса есть не что иное, как совокупность мыслей, каждая мысль ничем не отличается от вещи; сделать идеи ясными и сделать вещи ясными  это, по сути дела, одно и то же, а у Джеймса это лишь этап в производстве действий. Если некоторая часть мысли не вызывает никаких практических результатов, следующих из мысли, эта часть действительности не является значащим элементом мысли. Другой вывод Джеймса состоит в том, что если различные слова не подкрепляются различными действиями, то они есть ни что иное как артефакты и не играют никакой роли в значении мысли. Если же, напротив, они определяют различные выводы, то они  существенные элементы этого значения. Мысль и действие  у Джеймса оказываются слишком тесно связанными, бихевиористская трактовка здесь очевидна. От действия мы идем к пониманию того, что же существенно в мысли, к изгнанию из мысли тех слов, которые не приводят к соответствующим изменениям в действиях. Таким образом, “чтобы выявить значение мысли, нужно определить, какие следствия она способна произвести на самом деле, эти следствия есть для нас ее единственное значение” [92: 43].
Вот такое понимание, такую трактовку Джеймс приписывает Пирсу, по меньшей мере, это слишком вольная трактовка пирсовского понимания принципа прагматизма, трактовка, которую Джеймс считает более удобной для его версии прагматизма. Пирс, когда рассуждает о принципе прагматизма, ничего не говорит о действиях субъекта, которые следуют из некоторого понятия, напротив, он предлагает нам определять понятие посредством чувственных результатов, которые производит объект, а не действие субъекта в соответствии с некоторым понятием. В этом отношении принцип прагматизма Пирса и его анализ верования – это разные вещи.
Джеймс соединяет эти разные положения  пирсовского варианта прагматизма в некоторую единую схему. По существу, он переформулировал принцип прагматизма Пирса и за счет этого получил достаточно цельную субъективистскую концепцию прагматизма. Это наиболее демонстративно заметно в тех положениях, которые получает принцип прагматизма в работах Джеймса. “Я предлагаю,  пишет Джеймс,  выражать принцип Пирса, говоря, что эффективное значение всякого философского положения может быть всегда переведено посредством некоторых частных выводов в нашем практическом будущем опыте, будь он активным или пассивным” [см.: 13].
Таким образом, принцип Пирса претерпевает существенное трансформирование и превращается в принцип толерантности, принцип терпимости. Частично этот принцип терпимости совпадает с пирсовской трактовкой мыслительных ошибок.
Если есть две философские школы, между практическими программами которых нет разницы, то в таком случае перед нами не две философские школы, а одна. И спорить о словах нечего, то есть, мы готовы принять любое философское соединение терминов, поскольку оно приводит к одним и тем же результатам” [см.: 89 vol.5]. В такой ситуации Пирс сказал бы: зачем так неэффективно пользоваться словами, поймите, что вы говорите одно и то же, и откажитесь от ваших псевдоразличий. А Джеймс утверждает, что, если этим представителям различных программ нравится или хочется пользоваться различной терминологией, выражать свои мысли в различных словах, то в этом нет ничего страшного, принцип терпимости допускает такую ситуацию. Они все имеют право на существование, главное, чтобы они были в некоторых результатах одинаковыми.
При этом Пирс в подобных случаях всегда оговаривался, что он ведет речь только об области знания и не затрагивает мировоззренческих и религиозных вопросов теорий. Джеймс занимает противоположную позицию и затрагивает мировоззренческие и религиозные вопросы.
Он полагает, что спор материалистов и идеалистов относительно источника бытия был бы бессмысленным, “коль скоро и те и другие признают, что мир конечен во времени” [см.: 13]. По мнению Джеймса, различия между материализмом и идеализмом второстепенны, больше сводятся к различным употреблениям терминов, т.к. их практический вывод один и тот же – мир конечен во времени. По Пирсу, если бы было так, то различие в мировоззренческих программах не вело бы к различным программам деятельности. И объяснялось бы лишь разницей в темпераментах.
Дьюи, анализируя привнесенное Джеймсом в пирсовский принцип прагматизма, обнаруживает здесь инструменталистское понимание теории мышления в целом. Дьюи обвиняет Джеймса в инструменталистской трактовке пирсовского принципа прагматизма, хотя свою теорию логики он называет инструментализмом, здесь наблюдается своеобразный парадокс. Он осуждает, по его мнению, излишний практицизм джеймсовской трактовки принципа прагматизма. “Представление, будто бы познание  это простое средство в достижении практических целей или удовлетворения этих практических потребностей,  это легенда, которую приписывают прагматизму. Я вновь утверждаю, что термин “практический” и означает лишь правило, которое состоит  в требовании искать окончательные значения и последние оправдания всякой мысли, всякого рефлексивного рассуждения в его следствиях” [см.: 13]. Дело не только в различии понимания практического у Джеймса, и Дьюи, но и в том, что Дьюи не различает характер следствий – будь это мировоззренческие, эстетические, религиозные или какие-то другие, или какого-то другого характера.
Для Дьюи эти последствия – последствия в любой области. Дьюи пытается отмежеваться от инструментализма Джеймса, т.к. в его трактовке “фундаментальная роль действий или практики касается не природы следствий, а природы познания” [см.: 13]. Познания, по Дьюи,  это регулировка действий, ситуаций в любой области. «Мы не знаем ни источника, ни природы, ни средства лечения малярии, поскольку мы не можем устранить или производить малярию. Ценность воспроизведения или устранения зависит от характеристик малярии в отношении других вещей. Это может быть сказано в применении к математическому познанию или художественному, или политическому. Их объекты также не познаны, пока они не включены в поток процесса экспериментального мышления» [см.: 19].
Из такого понимания познания следует отрицание возможности непосредственного познания или интуиции. Прагматизм не признает интуицию как непосредственное познание в качестве трансцендентного акта. У Пирса это связано с тем, что всякое мышление есть процесс, осуществленный с помощью знаков, к этому присоединяется и Дьюи. Никакое иное мышление, согласно Дьюи, не может быть проверено с помощью внешних фактов. Таким образом, существует только опосредованное познание, а оно должно быть понято как исследование. Дьюи определяет исследование как управляемое, контролируемое превращение неопределенной ситуации в ситуацию так определенную в своих особенностях, что она сводит элементы первоначальной ситуации в один, совершенно унифицированный. Познание есть процесс превращения разрозненного опыта в цельный опыт, процесс сведения того, что представляется разнородными элементами, к единству. Таким образом, исследования  это способ перевести открытую неопределенную ситуацию в ситуацию конечную, которая поэтому и оказывается элементом нашего опыта.
Дьюи подчеркивает, что термин ситуация не означает в его концепции ни изолированного процесса или объекта, ни их совокупности, “поскольку все суждения связаны непосредственно со всем контекстуальным” [см.: 19]. Любой индивидуальный объект, процесс, непременно является куском определенного контекста, куском ситуации, частным аспектом окружающего эти моменты мира. Этот частный объект никогда не интересует человека сам по себе, не является собственным предметом познания. Любой объект, будучи включенным в познание, оказывается ключом или руководящей нитью для овладения ситуацией, для ее использования. “Мы живем и действуем,  пишет Дьюи,  в связи с существующим окружением, а не в связи с изолированными объектами. Даже если некоторая отдельная вещь может иметь решающее значение для того, чтобы определить способ ответа на окружение в окружении его тотальности” [см.: 19]; другими словами, некто или нечто существует только в контексте с нашими желаниями.
Поэтому не существует какого-то объекта вне контекста с нашими устремлениями, желаниями и возможностями. Как только он становится объектом нашего познания, он автоматически включается в определенный контекст: будь то человек или неживой объект, или техническое сооружение  это не принципиально. Этот контекст и есть ситуация. Таким образом, если речь идет о превращении неопределенной ситуации в определенную, то это начинается со вступления субъекта в неопределенную ситуацию. Неопределенная ситуация рождает сомнения и вопросы, поэтому ее можно назвать проблематичной. Строго говоря, это уже не определенная ситуация, а результат ее антиципации, которая уже есть начало решения. Первый шаг решения, к поиску которого вынуждает данная ситуация в силу своей неопределенности  это вычленение составляющих ситуацию элементов, которые можно рассматривать как стабильные.
Иллюстрируя данное положение, Дьюи пишет: «Вой сирены во время пожара в общественном здании создает неопределенную ситуацию, поскольку вначале совсем не ясно, выберется данный человек живым и здоровым или погибнет в огне» [см.: 18]. Однако рассуждение выделяет в этой ситуации стабильный конституирующий элемент. Например, человек замечает, что в здании имеются определенным образом расположенные ряды выходов; осознание этих элементов позволяет образовать проблему путем совместного обозрения этих элементов. Ситуация превращается в проблему, когда выделяются элементы этой ситуации и объединяются в некоторый общий контекст. Произошло вычленение тех значащих элементов, которые были выделены, затем эти элементы объединяются в общую схему. Для того чтобы эта схема была сконструирована, необходимо, конечно же, помимо стабильных элементов ситуации, принять во внимание и нестабильные, но наблюдаемые, – в данном случае, поведение других людей. Все наблюдаемые элементы в совокупности образуют элементы проблемы, анализ которых должен привести к некоторому практически ценному решению. В образовании проблемы и ее решении и состоит назначение мышления. Идеи сами по себе, согласно Дьюи,  это предвосхищение того, что может произойти. Они обозначают возможности и, в силу этого, идея функциональна. Идеи могут стать средством практического решения данной ситуации. Идеи функциональны и операциональны, поскольку определяют планы действия и программы исследования фактов. Если есть идея, то есть и программа будущего исследования.
Таковы общие представления прагматизма о познании и его роли в различных областях человеческой деятельности.

Проявляйте уважение!
При копировании материала, ставьте прямую ссылку на наш сайт!