www.Mini-Portal.ru
НОВОСТИ:
.............................................
|
Глава 3. Конвенционалистская эпистемология.
1. Гносеологические корни конвенционализма.
Конвенционалистская трактовка природы научного знания является одной из наиболее влиятельных эпистемологических парадигм в философии науки XX века. Как уже было отмечено выше, основоположником конвенционализма был крупный французский ученый конца XIX – начала ХХ вв. Анри Пуанкаре. Хотя его философские труды [см.: 1-7] и удалены от современности почти на столетие, однако, их вляние на современную философию науки, а также на самосознание ученых по-прежнему велико. Многие положения Пуанкаре были не только восприняты современными конвенционалистами, но и далее ими развиты. В начале ХХ века крупный вклад в разработку конвенционализма был сделан также известным франкоязычным историком и методологом науки Пьером Дюгемом [см.: 8]. Среди основных версий неоконвенционализма можно указать на следующие: конвенционалистская трактовка Карнапом природы логико-математического знания [см.: 9, 10, 11-19], доктрина “радикального конвенционализма» и др.
Появление конвенционализма не было случайным: оно имело предпосылки и причины как философского, так и общенаучного характера. На возникновение и становление конвенционализма оказали существенное влияние, прежде всего, изменения в мировоззренческом, философском “климате”, происшедшие в конце XIX – начале ХХ вв.
Во-первых, эти изменения были связаны с кризисом естественнонаучного материализма в его наивно-созерцательной форме. Наивно-стихийный материализм не выдержал столкновения с новыми реальными фактами, выявившимися в ходе развития науки: появлением множества гипотез, относящихся к одной и той же эмпирической области, стремительным ростом различного рода теоретических построений в науке, резкой ломкой устоявшихся фундаментальных научных понятий и принципов. В качестве наиболее ярких примеров можно указать на революционные преобразования, которые произошли на рубеже XIX – ХХ вв. в двух важнейших отраслях знания – физике и математике. Это создание специальной теории относительности, квантовая гипотеза Планка, обнаружение радиоактивности и превращения одних химических элементов в другие – в физике; создание многочисленных систем неэвклидовой геометрии, разработка теории множеств и открытие в ней парадоксов – в математике.
Во-вторых, существенную роль в возникновении конвенционалистской методологи науки сыграло то обстоятельство, что оказались несоответствующими умонастроениям ученых того времени как эмпирико-индуктивистские (Д. Гершель, Д.С. Милль), так и рационалистские (Гегель, неокантианцы) системы обоснования научного знания. Конвенционалистская методология возникла как одна из альтернатив оказавшимся несостоятельными классическим методологическим программам эмпиризма и рационализма.
Существенное влияние на возникновение и развитие конвенционалистской эпистемологии оказали реальные особенности развития и строения научного знания, выявившиеся в науке конца XIX – начале ХХ вв.
В качестве первой и главной особенности можно отметить резкое возрастание абстрактности и степени общности естественнонаучных теорий. Отдаление научно-теоретических построений от реальности усиливало представление о возможной независимости теории от опыта и научной практики. Конвенционалисты осознали этот факт возрастания относительной самостоятельности теории по отношению к опыту и сделали отсюда вывод, что научные теории в достаточно слабой степени детерминируемы опытом. С точки зрения процесса своего открытия научные теории суть ни что иное как результат свободного мыслительного творчества ученых(мысленного конструирования), а с точки зрения оснований своего принятия они суть не что иное, как результат конвенции. Так, Пуанкаре в этой связи писал, что приложимые к совокупности различных процессов природы «постулаты сводятся, в конце концов, к простым конвенциям. Эти конвенции мы вправе устанавливать, так как заранее уверены, что никакой опыт не окажется с ними в противоречии» [1, с. 140]. В еще более сильной форме кредо конвенционализма сформулировал позднее известный польский логик К. Айдукевич: «Основное положение обыкновенного конвенционализма, представителем которого является, например, Пуанкаре, заключается в том утверждении, что существуют проблемы, которые опыт не в состоянии решить, пока не будет введена произвольно принятая конвенция.… В настоящем исследовании мы намереваемся обобщить и радикализировать это положение обычного конвенционализма. А именно , мы хотим выдвинуть и обосновать утверждение, что не только некоторые, но и все суждения, которые мы признаем и которые составляют все наше изображение мира, не являются еще однозначно определенными через данные опыта, а зависят от выбора понятийной аппаратуры, с помощью которой мы отображаем данные опыта. Эту понятийную аппаратуру мы можем, однако, избрать такой или другой, благодаря чему меняется и все наше изображение мира» [21, с. 259-260].
Как известно, процесс математизации научного знания, особенно естественнонаучных теорий, начало которому было положено еще в 17 веке работами Г. Галилея, Р. Декарта, И. Нютона, И. Кеплера и др., к концу 19 века радикально изменило все естествознание, полностью преобразовав язык его теорий. С распространением в науке математических методов и методов связано, к примеру, то обстоятельство, что одна и та же математическая теория может быть применена для описания совершенно различных областей действительности. Например, в теории функций комплексного переменного Dv связана с явлениями тяготения, света, звука, теплоты, магнетизма, электростатики, электрического тока, электромагнитного излучения, морских волн, полета самолета, колебания упругих тел и строения атома. Одна теория имеет двенадцать различных приложений [см.: 46, с. 8]. Такое разнообразие приложений одной и той же математической теории формирует философско- эпистемологическую установку, согласно которой в принципе символизм математики является произвольным (ибо математик придерживается не эмпирических, а лишь внутри математических и логических критериев – непротиворечивости, полноты, и т.д.), и что именно математика придает и даже навязывает конкретную однозначную упорядоченность неоформленной хаотической действительности.
Второй особенностью научного познания второй половины XIX – начала ХХ вв. было постоянное и сознательное использование учеными гипотезы в качестве необходимой и важнейшей формы научного знания. Выдающиеся естествоиспытатели того времени М. Фарадей, Д. Максвелл, Л. Больцман, А. Эйнштейн подчеркивали, что нет абсолютной грани между гипотезой и вырастающей из нее теорией, в том числе и общепризнанной. И об этом убедительно свидетельствует реальный опыт развития науки. «Всякое обобщение, – писал А. Пуанкаре, - суть гипотеза. Поэтому гипотезе принадлежит необходимая, никем никогда не оспаривавшаяся роль. Она должна лишь как можно скорее подвергнуться и как можно чаще подвергаться проверке» [5, с. 97].
После построения и проверки теории ее исходные положения, по мнению конвенционалистов, должны рассматриваться как определения (т.е. как аналитические утверждения). Их выбор хотя и не абсолютно произволен, но в первую очередь зависит от ценностно-методологических установок ученых, таких, например, как удобство, простота и т.п., а отнюдь не от содержания изучаемых объектов. Конечно, и в конце 19 века далеко не все ученые разделяли подобные взгляды. Так, известный физик Л. Больцман писал: «Простейшее размышление учит нас, что безнадежно трудно наткнуться на верную картину мира посредством одних только высосанных из пальца предположений. Такая картина образуется очень медленно посредством приспособления отдельных удачных идей» [47, с. 122].
Согласно конвенционалистской методологии, фундаментальные теории принципиально не опровергаемы, поскольку ученые, защищающие научные теории, всегда при необходимости могут так их перестроить или переинтерпретировать противоречащие им результаты экспериментов, что последние окажутся их подтверждением. Но если принять подобную методологическую установку конвенционалистов, то возникает ряд серьезных философских проблем с объясненем таких неоспоримых фактов в процессе реального развития науки как исключения старых и введение новых теорий.
Имевшие место в развитии науки ломка и пересмотр понятий, казавшихся ранее абсолютно незыблемыми, отказ от одних фундаментальных понятий (понятие эфира), изменение содержания других (понятия атома, одновременности), введение новых (поле, электрон) подняли проблему объективного статуса научных понятий. Изменение понятийного аппарата науки закономерно ставит ряд вопросов: какова природа теоретических понятий науки, каков их главный источник? Обладают ли они объективным содержанием или являются результатами конструирующей силы разума? И т.д. В философии и эпистемологии науки на эти вопросы нет однозначных ответов. Разные философские концепции науки дают на них разные ответы, в том числе и конвенционализм.
Конвенционализм лишает научное знание статуса абсолютности и априорности, но вместе с тем лишает его и статуса однозначной детерминированности фактами. Выход он видит в том, чтобы объявить научные понятия,особенно теоретические принципы, суждения условными соглашениями, конвенциями. «Эти условные положения, – пишет А. Пуанкаре, – представляют собой продукт свободной деятельности нашего ума, который в этой области не знает препятствий. Здесь наш ум может утверждать, так как он здесь предписывает; но его предписания налагаются на нашу науку, которая без них была бы невозможна, но они не налагаются на природу» [5, с. 8]. Итак, Пуанкаре считает математические понятия, аксиомы скрытыми дефинициями, замаскированными определениями, не имеющими прямого значения для природы. Айдукевич же идет еще дальше, объявляя все понятия чисто условными образованиями. С его точки зрения понятийные системы не отражают мир, а лишь изображают и репрезентируют его согласно конвенционально принятым определениям. Определения же, по Айдукевичу, не подлежат эмпирическому обоснованию и оправданию. Именно поэтому различные понятийные системы и построенные с их помощью картины мира в целом несоизмеримы и полностью не переводимы друг в друга.
Конечно, никакая теория не может отразить в своих понятиях всей полноты опыта. Более того, все научные понятия приобретают свою значимость, только будучи включенными в определенную научную теорию. Фундаментальная характеристика научного знания – системность, которая и реализуется в системности понятий и принципов. Эта черта была совершенно верно подмечена конвенционалистами (Дюгем, Айдукевич, Куайн [см.: 48, 49, 50-55],Лакатос). В силу сложного характера связи эмпирического и теоретического было бы большим упрощением искать для научных понятий прямые, зеркальные аналоги в действительности, строить непрерывную гладкую цепочку, ведущую от непосредственной данности к понятиям. С другой стороны, столь же верно, что понятия, взятые в историческом развитии познания и практики, не являются их исходным пунктом, они не начало, а итог, сумма человеческого познания. В историческом плане бесспорно, что все наше знание происходит из опыта, а во всех понятиях так или иначе снят эмпирический этап их формирования. Однако, верно и то, что хотя понятия и заключают в себе логически освоенную практическую и познавательную деятельность человечества, но любое новое поколение, приходя в этот мир, имеет дело не со всем содержанием истории познания и практики, а только с логически оформленным знанием – с понятиями. И для очередного поколения эти категории являются исходным и в определенном смысле априорным для него началом познания. Познавая и практически осваивая мир, каждое поколение оставит последующему новую систему понятий и теорий в качестве результата своих познавательных усилий и т.д.
Как справедливо подчеркивают А.М. Коршунов и В.В. Мантатов: «В этом конвенционализм прав. Но взятые в историческом аспекте категории не есть исходный пункт исследования, а итог, вывод человеческого познания» [56, с. 70].
Таким образом, на каждом отдельном этапе развития науки новое научное знание возникает как результат взаимодействия старого или нового понятийного аппарата и эмпирических данных. Эвристическая мощь понятийной системы, в которой отражена практика научного познания, может выражаться и в том, что теоретик, не обращаясь к опыту, может работать гораздо продуктивней, чем экспериментатор, имеющий дело непосредственно с опытными фактами. Приводя пример этого, еще Энгельс отмечал: «Ньютон теоретически установил сплюснутость земного шара. Между тем Кассини и другие французы еще много времени спустя утверждали, опираясь на свои эмпирические измерения, что Земля эллипсоидна и что полярная ось самая длинная» [57, Т.20, с. 522].
Прежде чем начать работать с данными опыта, любой исследователь уже обременен определенной понятийной системой, в соответствии с которой он и обрабатывает опытные данные. Поэтому если понятия конвенциональны, то и эмпирическое знание после такой обработки в определенных границах также оказывается конвенциональным, будь то протокольные (Венский кружок) или базисные (Поппер) предложения науки.
Вследствие условности любых определений, эмпирическая основа науки, в известной степени, также не может быть безусловной, так как формируется согласно условным теоретическим положениям. А теория также не может быть безусловной, так как базируется на условном эмпирическом базисе. Признание роли конвенции на одном уровне научного познания ведет с необходимостью к признанию конвенциональности на другом уровне и наоборот. Отсюда и та высокая роль, которую в конвенционалистской методологии играют различного рода внеэмпирические критерии оценки теоретических построений – требования непротиворечивости, простоты, удобства, экономности, изящества и т.д. Все подобного рода критерии в большей степени привязаны к ценностно ориентированной, субъектно-объектной модели научного познания, нежели чем к его объектно детерминированной модели. Например, определение пространства и времени как прерывных или непрерывных совершенно по-разному ставит вопрос об определении конгруэнтности метрических стандартов. А это в свою очередь ведет к различным трактовкам физических законов, проблемы выбора геометрических систем для описания физической реальности, к совершенно противоположному пониманию соотношения физики и геометрии (Пуанкаре, Эйнштейн [см.: 58-60], Рейхенбах [см.: 61, 62], Грюнбаум).
Свобода выбора при формировании понятийных систем (концептуального языка) с необходимостью предполагает и наличие определенной свободы выбора фактуального материала и его интерпретации.
После становления понятийной системы появляется возможность определять понятия через другие понятия, не обращаясь к действительности. И для развитой науки, достигшей своего теоретического уровня, формулирующей свои законы на количественном уровне, эта возможность используется уже не только и не столько как совершенствование системной организации понятийного аппарата, а прежде всего как мощное эвристическое средство.
Хотелось бы отметить, что системность знания состоит не только в возможности определять одни понятия через другие или в возможности изменять определения исходных понятий и создавать альтернативные теоретические системы, но и в открытости понятийных систем, их способности ассимилировать новый эмпирический и теоретический опыт, изменять свое содержание под напором эмпирического материала, конструировать новые понятия для описания характеристик действительности.
Необходимо отметить, что в конвенционализме имеется важное преимущество, состоящее в подчеркивании того существенного момента процесса научного познания, который не был отмечен в других методологических концепциях, а именно – осознание конвенциональности семантики научных терминов как средства творческого построения научного знания. В терминах естественного языка их конвенциональный характер несколько скрыт обезличенностью соглашений. В научном же языке конвенциональный характер семантики терминов выступает более явно. Конвенция является неустранимым элементом научного познания, впрочем, не только научного, но и других его видов. Это относится, прежде всего, к семантическим конвенциям относительно содержания применяемых терминов.
Конвенциональный характер научных терминов наиболее рельефно проступает не только в процессе построения языка, но и в процессе его использования: а) в общении и понимании учеными друг друга, при приведении в соответствие индивидуального языка (идиолекта) с общезначимым, индивидуальной логики с общепринятыми правилами и нормами; б) в процессе профессиональной подготовки, приобщения ученых к новому направлению или новому научному сообществу, когда четкое выявление семантических конвенций помогает понять специфику новых теоретических объектов, семантическую нагруженность новой терминологии и тем самым создает одну из предпосылок объективной постановки вопроса преемственности и соизмеримости теорий; в) в процессе работы над новыми оригинальными проблемами, когда встает задача словесного выражения и понимания не встречавшихся прежде объектов и эмпирически фиксируемых свойств; г) когда научные теории обнаруживают скрытые дотоле противоречия. Часто эти противоречия обусловлены наличием неявных семантических конвенций, в особенности, когда последние казались в силу их общепризнанности (понятие эфира и т.д.) научными и строго определенными.
Семантическая конвенция выступает как необходимое условие, средство связи абстрактных сущностей с непосредственно чувственными представлениями. С ее помощью происходит переход от живого созерцания, чувственного познания к обобщенному, отвлеченному мышлению. «Всякое слово (речь) уже обобщает, – писал В.И. Ленин. – Чувства показывают реальность; мысль и слово – общее» [63, с. 246]. Конвенциональность уже в своем тривиальном случае – семантической конвенции ведет к обнаружению и формулированию в явном виде релятивных моментов познания. Она одновременно является средством введения терминов, понятий, теоретических конструктов и средством их связи с научной реальностью, средством связи чувственного и рационального.
В заключение еще раз подчеркнем, что конвенциональность языка является необходимым условием развития сознания, как общественно-исторического явления, как духовного продукта развития общества. Язык, выполняя свои познавательную и коммуникативную функции, связывает не только людей данной социальной группы или данного поколения, но и различных групп и различных поколений. Тем самым создается преемственность исторических эпох. Через орудия труда и язык в обществе происходит передача социального опыта, что является основой прогрессивного развития.
В процессе перевода с языка одной теории на язык другой теории переформулировки и концептуализации становятся возможны за счет объективной референции семантики научных терминов, а их конвенциональный характер является необходимым условием реализации этих процессов. В отрыве от объективной референции эти процессы выступают как чисто логические операции, субъективизируются. Именно это является гносеологическим основанием неопозитивистской интерпретации принципа ковариантности законов физики относительно любых преобразований координат, что является одним из основных положений общей теории относительности. Неопозитивисты переиначили принцип ковариантности. Так, к примеру, согласно неопозитивистской точке зрения, принцип ковариантности означает свободу в выборе языкового каркаса для упорядочения физических фактов. В том же конвенционалистском духе были истолкованы и некоторые особенности языка, связанные с появлением логических и семантических парадоксов в науке. Предпринимались попытки истолковать весь процесс освобождения науки от противоречий как процесс конвенциональных преобразований языка.
Согласно конвенционалистской методологической установке, конвенциональность научного факта прямо пропорциональна степени языковой обработки голого факта (Пуанкаре). Она наследует формы соглашений, фигурирующих в той теории, которая описывает первоначальный, исходный материал. И если у Пуанкаре конвенциональность языка выступает как средство обобщения эмпирических данных, как средство, делающее индивидуальный опыт субъекта научного познания общезначимым, то Айдукевич доводит конвенциональность языка до крайности. Он полагает, что состав языка полностью определяет изображение мира, и вопрос о соотношении теорий не может быть даже поставлен, так как язык теории представляет замкнутую внутри себя систему. Поэтому суждения, выраженные на одном языке, совершенно не переводимы на другой, ибо теория не отражает, а лишь изображает мир согласно принятому составу языка. Состав же языка определяется лишь логическими требованиями.
Таким образом, конвенционализм, справедливо выступая, с одной стороны, против платонизма и словесного фетишизма, против магического взгляда на язык, а с другой стороны – против одностороннего эмпиризма и индуктивизма, объявляет при этом язык науки чистым плодом условных соглашений ученых.
Конвенционалисты совершенно верно подметили, что язык науки является тем каналом, через который конвенции проникают в научное знание, но придали этому каналу несколько самодовлеющее значение. Да, совершенно верно, что конвенции начинаются в языке и с языка, но главное не в этом. Главное в тех релятивных моментах процесса научного познания, которые выражаются в форме семантических, эмпирических и теоретических конвенций.
Определенную роль в становлении конвенционалистской методологии сыграло также то обстоятельство, что часто один и тот же эмпирический факт и соответственно выражающее его предложение истолковывались в разных теориях по-разному. Почти классическим здесь можно считать пример с опытом Физо относительно распространения луча света в движущейся среде: первоначально результаты опыта были приняты волновой теорией света, но затем в теории относительности получили иное объяснение. Данное обстоятельство конвенционализм интерпретирует как принятие той или иной объясняющей теории по соглашению. А этот критерий, как уже отмечалось, не дает оснований утверждать объективную истинность знания. Отсюда следуют две особенности конвенционалистского подхода к проблеме анализа научного знания: сознательно обедненное понимание факторов, детерминирующих формирование научных принципов [см.: 64, с. 68-69]. «Никакое высказывание не может быть установлено из эксперимента, – писал И. Лакатос. – Высказывания могут быть логически выведены из других высказываний, но они не могут быть получены из фактов. Они могут быть доказаны опытом не более чем ударом кулака по столу» [43, с. 99]. Таким образом, Лакатос, делая акцент на роли конвенций на теоретическом уровне, отказывается вслед за Дюгемом от детерминации теоретического знания эмпирическим материалом. Отношения между теорией и фактами он переводит в конечном счете в область логических отношений между теориями, и потому эта проблема приобретает у него статус гносеологической проблемы конкурирующих теорий.
Увязывание достоверности научного знания за счет возрастания его теоретического уровня развития, крах догмы о нейтральности эмпирического материала по отношению к теоретическому знанию (в особенности в логическом позитивизме), наличие логического компонента в структуре научного факта были истолкованы рядом ученых и философов как доказательство условности (конвенциональности) теоретических положений и эмпирических данных. Луи де Бройль иронически писал по этому поводу: «Это неизбежное вмешательство теоретических представлений в формулировку экспериментальных результатов так поражает некоторые умы, что они начинают сомневаться в том, что экспериментальные факты существуют независимо от наших теоретических представлений, и иногда говорят: «Ученый создает научный факт»» [65, с. 164-165].
Если одни конвенционалисты подчеркивают роль конвенций на теоретическом уровне (Дюгем, Лакатос, Айдукевич), то другие абсолютизируют их роль на эмпирическом уровне (Поппер, Грюнбаум). «Наука не покоится на твердом фундаменте фактов. Жесткая структура ее теорий поднимается, так сказать, над болотом. Она подобна зданию, воздвигнутому на сваях. Эти сваи забиваются в болото, но не достигают никакого естественного или “данного” основания. Если же мы перестаем забивать сваи дальше, то вовсе не потому, что достигли твердой почвы. Мы останавливаемся просто тогда, когда убеждаемся, что сваи достаточно прочны и способны, по крайней мере, некоторое время, выдержать тяжесть нашей структуры» [36, с. 147-148]. Итак, признание условности знания на одном уровне с необходимостью ведет к признанию его конвенциональности на другом уровне: конвенциональность эмпирического базиса предполагает условность теории, и наоборот, условность теоретического знания ведет к конвенциональности научных фактов.
Сегодня в философии науки твердо установлено, что теоретические предпосылочные знания непосредственно включаются в эмпирическое исследование уже на самых ранних его этапах [см.: 66-68, 69-79, 80-85, 86-94]. К примеру, уже в процессе отбора фактов и явлений действительности [см.: 95, гл.3, §3]. Вследствие этого объективно существующие явления с позиций одних теорий могут объявляться несуществующими, и наоборот, объективно несуществующие явления - объявляются существующими. Так, оппоненты Галилея отрицали существование пятен на Солнце, сложный рельеф Луны, существование спутников Юпитера. Они не только отказывались взглянуть в телескопы, но и выдвигали теоретические соображения, согласно которым эти явления объявлялись плодом оптического обмана. Для доказательства объективного существования данных явлений Галилею пришлось выдвинуть целую систему теоретических доводов, среди которых – предположение об идентичности оптических процессов на Луне и Земле, которое он сам не мог доказать. «Перед моими глазами, – говорит Галилей, – раскрывается совершенно противоположное тому, что перед вашими» [96, Т.1, с. 90].
Теоретическая нагруженность эмпирического исследования приводит к тому, что некоторые свойства объектов часто не попадают в область наличного исследования, не замечаются, сознательно отбрасываются или получают неверную оценку. Так, по этому поводу, имея в виду самого великого Ньютона, Френель с возмущением писал: «Трудно понять, каким образом изгиб света во внутреннюю часть тени мог ускользнуть от столь опытного наблюдателя, в особенности, если принять в расчет, что он производил опыт с самыми узкими телами, так как он пользовался даже волосами. Можно подумать даже, что этим он был обязан своим теоретическим предубеждениям, до некоторой степени закрывающими ему глаза на многозначащие явления, сильно ослаблявшие то главное возражение, на котором он основал превосходство своего принципа» [97, с.11-12].
Полнота и достоверность научного факта существенно зависит от теории, в которой он формулируется и которая им проверяется. «Парадокс заключается в том, – пишет А.В. Ахутин, – что факт приобретает значение объективности по мере того, как он включается в ту самую теоретическую систему, для подтверждения которой он привлекался» [98, с. 178].
Сам процесс фиксации и формулирования научного факта не является нейтральным. Свобода выбора эмпирического материала для формулирования научного факта всегда связана со свободой выбора теоретических систем, которые определяют не только констатацию существования или несуществования какого-либо явления, но и характер его объяснения. «Зависимость фактов от проверяемой теории, – подчеркивает Э.М. Чудинов, – должна учитываться любой теорией, претендующей на адекватное описание научной деятельности. Она, безусловно, подрывает основы эмпирической догмы логических позитивистов, утверждающей абсолютную нейтральность фактов к проверяемой теории» [99, с. 109]. Одни и те же факты действительности получают различную интерпретацию не только диахронически, но и синхронически. В. Гейнзберг: «Оказалось, что мы больше не способны отделить поведение частицы от процесса наблюдения. В результате, нам приходится мириться с тем, что законы природы, которые квантовая механика формулирует в математическом виде, имеют отношение не к поведению элементарных частиц как таковых, а только к нашему знанию о них» [см.: 100].
Важной существенной особенностью развития науки является наличие в ней конкурирующих теорий, объясняющих один и тот же круг эмпирических фактов: например, волновая и корпускулярная теории света, эволюционные учения Ламарка и Дарвина, электродинамика Лоренца и специальная теория относительности Эйнштейна и т.д. Эта особенность была осознана как проблема выбора теории. На ней необходимо остановиться подробнее в связи с тем, что конвенционализм подчеркивает важность внеэмпирических критериев оценки теории: простоты, совершенства, красоты и т.п. Так, Пуанкаре утверждал: «Никакая геометрическая система не может быть вернее другой; она может быть лишь более удобной» [1, с. 58].
Да, развитие естествознания убедительно показало, что часто одних эмпирических критериев недостаточно, чтобы обосновать принятие той или иной теоретической концепции. Выбор между конкурирующими теориями определяются самыми различными факторами философского, метатеоретического и методологического порядка. Среди них немало таких, которые легко ассоциируются с простотой теоретического объяснения либо с совершенством организации теории. Принятию той или иной гипотезы, несомненно, способствует, например, легкость оперирования ее математическим аппаратом, большая доступность для усвоения и понимания, обычно отождествляется с простотой теории, а также факторы эстетического плана. Так, из нескольких основных постулатов ньютоновской небесной механики следовали многочисленные открытые к тому времени законы движения планет. Именно в плане простоты специальная теория относительности совершеннее электродинамики Лоренца, анализ оснований которой показал, что она базируется на слишком большом количестве независимых допущений (до одиннадцати). Как справедливо в этой связи пишет Е.В. Мамчур, простота есть «синоним систематичности и синтезирующей силы теоретической концепции. Стремление объяснить разнородные явления с единой точки зрения определяет выбор исходных посылок, обладающих возможно большей общностью, способных объяснить все известные факты в исследуемой области и способных тем самым стать подлинной основой единства многообразного» [10, с. 239].
Вместе с тем и так трактуемая простота также недостаточна для принятия той или иной теории. Простота же, понятая как легкость решения проблемы, оказывается скорее психологически ценностным соображением, чем методологическим регулятором. Она несет в себе значительный субъективный момент. А в конвенционализме простота, во-первых, считается определяющим критерием для выбора из конкурирующих теорий, во-вторых, трактуется либо в смысле удобства оперирования терминами, либо как эстетическое соображение.
Однако, даже признавая всю важность простоты и других частных критериев выбора наиболее обоснованной гипотезы, нужно сказать, что они еще не гарантируют истинности научного знания. Выбирая более простую и совершенную теорию, мы, конечно, останавливаемся на той, которая лучше других согласуется с экспериментальными данными. Известнейший физик Гейзенберг переводит эту проблему в сферу ценностно-мировоззренческого решения: «Среди конкурирующих научных гипотез истинной следует признать ту, из которой вытекают более гуманитарные, нравственные выводы» [102, с. 65].
Таким образом, конвенционализм как влиятельное направление в философии и методологии науки 20 века возник, прежде всего, как попытка по-новому решить проблему активности человеческого познания применительно к процессу научного творчества. Представители конвенционалистской методологии стремились отыскать, указать и сформулировать в явном виде те наиболее релятивные моменты в построениях науки, которые действительно в них присутствуют и, более того, неизбежны в силу не замкнутости научного знания и возможности его прогрессивного развития.
Все права защищены © Copyright
|
