НОВОСТИ:

<< ГЛАВА 1. п.4

СОДЕРЖАНИЕ

Далее:  ГЛАВА 2. п.2 >>

ГЛАВА II. ПОЗНАНИЕ И ПЕРЕОЦЕНКА ЦЕННОСТЕЙ

2.1. Познание, деятельность, истина

 Познание, мировоззрение, нигилизм. Методологическим, сциентистским течениям свойственна тенденция отмежевываться от мировоззренческих проблем. Задача, которую ставили перед собой методологические концепции, состояла в том, чтобы описать движение инперсонифицированной научной мысли. Это стремление находило поддержку не только в факте возрастания роли естественных наук в жизни общества, но и в самой постановке вопроса о бесспорных основах научного знания, которую искали позитивисты и неокантианцы, прагматисты, единомышленники Гуссерля в разных направлениях.
Эта постановка вопроса была выражением своеобразного гносеологического нигилизма, распространившегося среди многих ученых конца прошлого века. Этот гносеологический нигилизм проявлялся в разных формах критицизма, агностицизма, позитивизма, скептицизма, кроме феноменолистской философии и марксизма. По всей вероятности, этот гносеологический нигилизм был симптомом более широкого и более значимого социального течения, гносеологический нигилизм не может быть понят только как порождение новых открытий в науке, разрушивших старые, естественнонаучные теории.
По меньшей мере, для того, чтобы новое открытие было признано отрицающим прежние достижения, нужно создать поисковую ситуацию, а для этого недостаточно появления новой теории, необходимо, чтобы возникло критическое отношение к прошлому и не обязательно к старым теориям, а вообще к прошлому или к настоящему. Главное, чтобы возникло сомнение в том, что справедливо, истинно все, чем люди жили до сих пор. Конечно же, процесс разрушения старых понятий и несоответствие новых концепций предыдущим при условии созерцательного представления о познании  –  способствовал усилению скептицистских, релятивистских и феноменологистских идей. Источником и питательной средой этому было движение вне науки в том чувстве универсального нигилизма, которое отметил Ницше как главную характеристику своего времени, которая все шире и шире распространялась среди интеллигенции и в других слоях общества.
Это умонастроение несомненно отразилось на методологических течениях, хотя в скептицизме и агностицизме нет нигилистской установки в чистом виде, а если говорить о других направлениях, то тем более. К примеру, первые позитивисты усматривали в естествознании мировоззренческого заменителя изжившей себя метафизики. Старое мировоззрение оказалось, по их мнению, несостоятельным, в него никто не верит, так как у него нет реальных, прочных оснований, в него и верилито по недоразумению.
А вот наука предлагает вам некую картину мира, в которую следует не просто верить, а которая доказана, она базируется на очень строгих основаниях. По меньшей мере, первые позитивисты видели в достижениях науки панацею от всех зол. Достаточно напомнить рассуждения Огюста Конта и Герберта Спенсера о социологии, то есть о социальной физике. Ведь она, по их мнению, создавалась для того, чтобы привести человечество к светлому будущему на самых настоящих научных основаниях. Второй позитивизм (махизм) стремился получить чистый опыт, достигнуть бесспорных, общезначимых основ знания. Неокантианцы стремились выявить всеобщие законы конструирующей работы научного мышления, гуссерлианцы пытались выявить структуру сознания самого по себе. Можно сказать, что в критически очищенном опыте, в критически осмысленном научном разуме, в общих результатах науки, философии, эти философы и их сторонники усматривали надежную опору жизни.
Мифологема, известная как башня слоновой кости, которую создает себе ученый, – это действительно, попытка найти опору в жизни. Если нет другой опоры, то должна быть прочная опора моей собственной жизни, которую я создаю в своей научно-исследовательской работе. Но эта башня из слоновой кости, научная опора в жизни, естественно, оказалась вовсе не такой уж прочной, прежде всего для интеллектуальной элиты общества по причине политических и экономических неурядиц того времени.
Такая переоценка ценностей связана, прежде всего, с изменением статуса и роли интеллигенции в обществе. “Интеллигент” становится массовой профессией и превращается в наемного работника. Это связано, прежде всего, с обслуживанием возрастающих потребностей военно-промышленного комплекса, а в целом технократического типа европейской цивилизации. Политика прочно подмяла под себя все общество. Процесс политизации общества, бурно начавшийся в эпоху Возрождения, в начале привел к отходу общества от церкви, по этой причине священнослужитель потерял общественный статус духовного лидера. Эту потерю попытался компенсировать “интеллигент”, что привело к культу разума и науки, к расцвету просветительской культуры, а затем наступившая эпоха романтизма сыграла на понижение статуса разума и науки, чему в немалой степени она обязана работам Канта, и попыталась придать интеллигенту-гуманитарию статус именно духовного лидера.
Теперь же, когда политика начинает становиться лидирующей формой культуры, претензии интеллигенции, в особенности научно-технической, на духовное лидерство не оправдались. Все это не могло пройти даром, и европейская интеллигенция, осознавая это, начинает предчувствовать глобальность социальных потрясений будущего века.
Вот и философия жизни возникает как один из ответов на мировоззренческие поиски интеллигенции. Наука, как башня из слоновой кости, рассыпалась, и интеллигенции нужно было найти новую точку опоры.
В этой связи демонстративен пример с Огюстом Контом и контистами, их социально-политической деятельности, в особенности тогда, когда Конт стал своеобразным позитивистским папой и вокруг него стали создаваться секты, отделения религиозного типа всюду, вплоть до Южной Америки. Оказывается, что между просветительством от науки и миссионерством не такая уж непроходимая пропасть. Интеллигенция, ученые в период увлечения позитивистской доктриной, наверное, чувствовали себя миссионерами, чувствовали себя призванными использовать средства научного исследования, а для того, чтобы принести человечеству то, что раньше ему пытались принести мечтатели, пророки, утописты и т.д. Как только интеллигент стал массовым человеком, а ученый –  массовой профессией, интеллигенция превратилась в наемную силу по типу рабочей силы, тогда трудно стало говорить о роли интеллигенции как духовного лидера и руководителя общества. К числу наиболее наглядных неблагоприятных факторов можно отнести ряд локальных войн в Европе, которые затем вылились в первую мировую войну. Все эти обстоятельства породили разнообразнейшие идейные течения, среди которых, прежде всего, выделяется течение, связанное с ростом интереса к отдельной личности, субъекту как таковому, а не к универсальному, инперсонифицированному субъекту науки, и не к субъекту истории, который пробивает себе дорогу через судьбы отдельных личностей, интерес именно к личной судьбе и деятельности отдельного человека.
Самые различные формы могут принимать, и самые различные позиции могут занимать мыслители, литераторы, художники. У одних тема человека приобретает форму страстного протеста против бесчеловечной практики общества, против жестоких законов, действующих в мире наживы. К примеру, можно сказать, что это проявилось в творчестве Ф.М. Достоевского. Та же самая тема могла проявить себя в трагических тонах опер Вагнера «Летучий голландец» или, «Кольцо Нибелунгов», где действуют прежде всего не люди, а боги и полубоги, которым, в конце концов, и места-то нет в современном мире. Более того, та же самая тема звучит в программе отказа от изображения личного в человеке. Примером может служить позиция русских славянофилов. Так, Хомяков писал: «Отдельная личность есть совершенное бессилие и внутренне непримиримый разлад» [524: 161]. Похожее есть и у Маяковского: «Единица – вздор, единица – ноль..” [271: 262]. И в этом наблюдается перверзия – отказ от внимания к отдельной личности является результатом внимания к этой личности.
Если люди пытаются сформировать какой-то негатив, какую-то контрпозицию по отношению к отдельной личности, то это означает, что отдельная личность их заинтересовала, хотя бы как объект преодоления, но заинтересовала.
Итак, позиция, которая была связана с учителем народа, который на себя добровольно принял сначала интеллигентфилософ, а потом интеллигентученый, оказалась несостоятельной. В этих условиях не следует удивляться тому, что в искусстве все шире распространяются упаднические пессимистические настроения и идеи искусства для искусства; композиторы и художники стали считать своей целью не то, чтобы сочинять музыку лучше Моцарта и рисовать картины не хуже Леонардо да Винчи, а чтобы делать это не так, как другие, как предшественники.
Это течение не было единственным. Ему противостояли как традиции, так и оптимистическое новаторство, предполагающее преемственность культуры, но проблематика, тем не менее, оставалась прежней  –  проблема индивида, как культурный аромат эпохи. Эта ситуация мировоззренческого голода была результатом, следствием утраты естественной, и потому незаметной, мировоззренческой позиции, свойственной рядовому человеку в условиях относительной социальной стабильности. (Эта ситуация оказалась аналогичной рубежу XX – XXI веков). Мировоззренческий голод был голодом того разделения людей, о котором писал, в частности, Ф.М. Достоевский, характеризуя русское общество конца XIX века [см.: 139, 140].
Поэтому понятно, что предлагаемая форма мировоззренческих концепций могла представляться и ностальгией по уходящему крепкому и целостному мировоззрению и апологией субъективизма, и даже попыткой преодолеть социальный нигилизм путем доведения его до предела. Вот эта попытка преодолеть социальный нигилизм доведением его до предела может характеризовать философию жизни в исполнении Ницше, в особенности в последний период его творчества.
Прежде всего, наверное, надо остановиться на той особенности философии жизни, которая позволяет расценить ее основную установку, стержень, как мировоззренческий в противоположность методологической установке философии XIXXX веков, которая в целом определяла мышление и позитивистов всех поколений, неокантианцев, гуссерлианство и других сциентистски-ориентированных течений. Эти рассуждения могут показаться излишними, так как философия, прежде всего, есть мировоззрение, что бы об этом ни говорили или ни думали сами философы. Определенная мировоззренческая позиция была присуща и рассуждениям ранних неокантианцев, так как она изначально лежала в основе их философских взглядов, впрочем, как и в позитивизме. Но одно дело –  фактическое наличие мировоззренческой компоненты философской концепции и другое дело –  превращение мировоззренческой компоненты в самоцель философствования, в горячую точку философской конструкции.
В рассуждениях о философии жизни, прежде всего, подчеркивается ее иррационализм. Но как возникла, чем питалась, почему нашла широкое распространение эта черта? В какой степени вообще можно охарактеризовать представленное поздним Ницше направление как иррационализм?
Дело в том, что термин “иррационализм” прежде всего, было принято относить к одной области исследования философского учения, а именно  к теории познания. Иррационалистом может быть философ, который в той или иной мере занимается теорией познания. Теория познания как раз не была ведущей в философии жизни. Это направление подчеркнуто мировоззренческое, и вопросы гносеологии здесь как бы отодвинуты на второй план. Вот поэтому несколько сомнительно применение термина “иррационализм”, если мы пытаемся охарактеризовать философию Ницше, как какую-то систему или как концепцию, как факт культуры, наконец. Там, где нет или почти нет гносеологии, очень трудно оправдание применения данного термина.
Познание – деятельность по овладению вещами. Как ни странно, антисциентист Ницше не раз испытывал на себе влияние позитивистских установок. В частности, этим объясняется его феноменолистская трактовка науки, но этот феноменологизм получает иную окраску. «Фактов не существует, –  пишет Ницше в своей работе «Воля к власти»,  –  а только интерпретации» [342: 588]. «Поскольку вообще слово “познание” имеет смысл, мир познаваем: но он может быть истолковываем и на иной лад, он не имеет какого-нибудь одного смысла, но бесчисленные смыслы» [342: 588589].
Таким образом, познание, –  утверждает Ницше, –  это термин, который скрывает существенные формы деятельности, частью которой является то, что обычно называется познанием. Суть деятельности  –  овладение вещами. Познание  –  это лишь орудие этой деятельности.
Ницше пишет: «Весь познавательный аппарат есть абстрагирующий и упрощающий аппарат  –  направленный не на познавание, но на овладевание вещами» [542: 595596]. Если познавательный аппарат – это абстрагирующий и упрощающий, то, естественно, что цель его  – не познание как таковое. Если бы его целью было бы действительно познание, то как этот аппарат мог бы упрощать? Ведь познавать, по мнению ученых, как думает Ницше, это значит отражать действительность, как она есть. Если бы познание стремилось к отражению, к отображению, оно бы не могло быть упрощением. Он продолжает: «Цель и средство так же далеки от истинной сущности, как и понятия. При помощи «цели» и «средства» овладевают процессом <…>, а при помощи «понятий» – «вещами», которые образуют процесс» [542: 596].
Таким образом, если в концепции познания, которую развивали позитивисты, можно заметить кризис созерцательной модели познания, а точнее, выражение этого кризиса, а феноменологизм позитивистов был своеобразным итогом поиска безусловного в относительном знании, то в ницшеанстве феноменологизм имеет совершенно иное звучание. Если в концепции позитивистов можно обнаружить кризис созерцательной модели познания, вернее его выражения, а феноменологизм позитивизма был поиском очевидного безусловного в относительном знании, то в ницшеанстве феноменологизм имеет другое звучание.
Позитивисты искали безусловное, неокантианцы искали тоже безусловное, но уже в другой области  –  в теории, а не в чувственном опыте. По этому поводу Ницше пишет: «Все безусловное принадлежит к области патологии» [543: 630]. Действительно, если суть жизни в активности и суть познания в активности субъекта, то безусловного действительно не может быть, потому что безусловное означает предел, застой, конец, смерть. Этот застой  –  патология в том смысле, что противоречит самой установке жизни  –  установке на активность. Патология для активного есть отрицание активности, как патология для живого  –  самоубийство. Мир явлений поэтому не может быть признан чемто безусловным и первичным, мир явлений означает мир, рассмотренный с точки зрения ценностей, урегулированный и построенный согласно им с точки зрения полезности и возвышения власти «определенного зоологического вида».
Лишается смысла одна из основных гносеологических проблем, которая тревожила многие поколения философов и естествоиспытателей  –  проблема сущности, которую надеялись раскрыть, анализируя феномены. Если мир феноменов есть уже обработанный, оформленный мир, если мы ощущаем его как реальный мир, оформленный согласно нашим ценностям, то, в таком случае, и «сущность вещи есть только мнение о “вещи”» [542: 623].
Действительно, если человек живет в мире, оформленным его ценностями, то, в таком случае, и его рассуждения о сущности есть средство организации этого мира. То, что  человек выделяет как существенное  –  есть  его, человеческое дело. Это существенно для человека. Когда он выделяет какие-то сущности, то это означает, что человек уже формирует этот мир так, как ему на самом деле удобно, делает его таким, в каком он хочет жить.
Также в концепции Ницше лишено смысла и различение между сущностью и явлением, проводимое обычно рационально как в плане онтологии, так и в плане гносеологии. «Вещи, –  пишет Ницше, –  обязаны своим существованием всецело деятельности представляющего, мыслящего, волящего, ощущающего индивида, и притом как само понятие “вещи”, так и все ее свойства» [542: 624].
Лишено смысла также  и значение различия между видимостью и сущностью явления. Видимость тоже включена в наш мир в качестве равноправного элемента. “«Видимость» есть прилаженный и упрощенный мир, над которым поработали наши практические инстинкты: он для нас совершенно истинен; а именно, мы живем в нем, мы можем в нем жить, это есть доказательство его истинности для нас…” [542: 628]. Видимость  –  это та сфера, в которой люди могут жить в силу ее, по меньшей мере, психологической комфортности.
Таким образом, феноменологизм Ницше адресован не к объекту, как это было у позитивистов, т.е. к первичной реальности, к чувственным данным, а к субъекту. Вполне откровенно  и последовательно Ницше рассматривает мир как мир субъекта. Весь мир равноценен, нет сущности и явления, кажимости и действительности, все это то, в чем и с чем мы живем. Все это можно назвать нейтральным термином “феномены”. Ницше пишет: «Мир, взятый независимо от нашего условия, а именно возможности в нем жить, мир, который не сведен нами на наше бытие, нашу логику и наши психологические предрассудки, такой мир, как мир «в себе», не существует» [542, C.628]. Конечно же, можно сказать, что Ницше абсолютизирует наш практический мир, и к этому добавить, что если даже все человечество исчезнет, а не только наш практический мир, то, тем не менее, мир, сам по себе, существующий объективно и независимо от нас, останется и т.д.
Но дело в том, что именно такой мир Ницше не интересует, он говорит о том мире, который важен, который интересен, существенен, значим, в конце концов, для субъекта, мир, без которого субъект жить не может. Тот мир,  в котором люди существуют и могут существовать, далеко не та объективная реальность, которая существует вне зависимости от нас. И не учитывать этого факта, по меньшей мере, нельзя. Поэтому понятие мира, существования, реальности у Ницше имеет иной смысл, чем это принято традиционно –  случай тривиального семантического конвенционализма  –  нельзя смешивать термины и понятия. Если один и тот же термин употребляется в разных теоретических контекстах, то это не значит, что это одно и то же понятие. Если термин употребляется в одном и том же смысле, то это значит, что различия между теоретическими конструкциями только внешние. Если эти концепции различны, то и термины, которые там употребляются, обозначают  различные понятия. К этой, ставшей уже банальной, методологической особенности нужно быть крайне внимательным, читая Ницше, в силу специфичного характера терминологии понятийного аппарата Ницше, художественности его текстов.
Ницше считает, что нужно также пересмотреть и понятие реальности. Понятие реальности у Ницше  –  это способ ощущения обработанного нами мира, другими словами, реален тот мир, в котором мы можем жить. Та стабильность, тот порядок, который мы наводим в мире  –  есть результат нашей постоянной активности, удержания этой стабильности и этого порядка, этой реальности, этого мира. «Реальность лежит в непрерывном возвращении одинаковых, знакомых, родственных вещей в их логизированном характере, в уверенности, что мы можем здесь применить счет, исчислять» [342: 629]. Почему возвращаются одинаковые, родственные нам вещи? Да потому что мы сами их возвращаем, да потому что мы сами поддерживаем этот порядок, потому что у нас есть логика, которая как страж препятствует тем, кто хочет в этот мир войти и изменить его или разрушить. Она пропускает в этот мир тех, кто подходит под него. По мнению Ницше, человек – это  реставратор в собственном мире. Поэтому реальный мир противоположен не миру феноменов, т.к. он сам есть разновидность феноменов, мир реальный противоположен миру художественно-творческому, поскольку тот не познается как реальный, не стал реальным, поскольку я не живу в мире художественных образов и понимаю, что это некая особая область, постольку я имею право противопоставлять реальный мир и мир художественного творчества или фантазии. Если быть более последовательным, то, конечно, такого резкого противопоставления реального мира и мира искусства или фантастического мира быть, конечно же, не должно.
Нет нужды в том, чтобы доказывать то, что философия Ницше есть вариант субъективизма, но это не гносеологический субъективизм, основанный на каких-то особенностях познавательного процесса, а тот, который начинается, по сути дела, со скептицизма, с критики возможности познания, что, прежде всего, связано с именами Юма и Канта. У Ницше вариант мировоззренческого субъективизма. У него даже субъект не является точкой отсчета; «даже «субъект» есть продукт творчества, такая же «вещь», как и всякая другая, – некоторое упрощение для обозначения силы, которая полагает, изобретает, мыслит, в отличие от каждого единичного акта положения, изобретения, мысли» [344: 254, 263].
Таким образом, субъект, по Ницше, оказывается моментом в потоке, созданного деятельностью. Субъект, который оказывается центром мира, есть результат привычки. Как субъект создает себе привычную обстановку, так и привычная обстановка создает субъекта по типу замкнутой системы с обратной связью.
Итак, перед нами определенная космологическая картина, но эту космологию можно проинтерпретировать как гипертрофированную гносеологию, которая болезненно разрослась и поглотила все остальное, –  деятельная сторона субъекта. Ведь Ницше, по сути дела, нигде не рассуждает о деятельности как деятельности практической, производственной. Ницше  –  интеллигент, гуманитарий, поэтому деятельность для него  –  прежде всего деятельность познания, и этот познавательный процесс как результат активности человеческой деятельности, превращается в некую тотальность.
Ницше, в некотором смысле, подобен Гегелю, к которому он относится крайне отрицательно. Во-первых, Ницше не различает активности в познании от активности в созидании. Во-вторых, Ницше, подобно тому, как это делал Гегель в отношении Канта, закрыл гносеологическую проблематику, отождествив субъект и объект. Ницше, по сути дела, рассматривает мыслительную деятельность как универсальную, хотя он и говорит о познании как средстве овладения вещами, фактически познание в его системе предстает как орудие созидания вещей. Поэтому, не случайна для него «логика – есть попытка понять действительный мир по известной созданной нами схеме сущего, правильнее говоря: сделать его для нас более доступным формулировке и вычислению…» [342: 602]. А истина  – не более чем полезность, по сути дела, истина ничем не отличается от полезного заблуждения. «Ложность суждения ещё не служит для нас возражением против суждения <…> Вопрос в том, насколько суждение споспешествует жизни, поддерживает жизнь, поддерживает вид, даже, возможно, способствует воспитанию вида» [343: 564]. Дело в том, что термины “истина” и “заблуждение”, по Ницше, унаследованы от прошлого словаря. Эти термины должны приобрести совершенно другой смысл через их столкновение с терминами, которые в прежних концепциях имеют противоположный смысл. Такое столкновение противоположных терминов есть средство переосмысления традиционного словаря философии.
Статус истины – статус интеллигенции. Еще ветхозаветные пророки несли слово людям, но несли не свое слово, а открывали людям истину, которую им, в свою очередь, открывал Господь. Ученые тоже открывали истину, и с понятием ученый обычно ассоциировалось именно это, прежде всего –  открытие истины. Если они были атеистами, они открывали то, как устроен мир, если они были верующими, они открывали то, как устроил мир Господь, чтобы от сложности бытия прийти к познанию мудрости Творца. Но в любом случае истину открывали, а не провозглашали ее как собственное творение. Истину не рассматривали как программу деятельности, и в этом смысле философия, гуманитарные науки, религиозная проповедь были едины, и только у Маркса философия рассматривается как программа деятельности. В 11 пункте его знаменитых тезисов о Фейербахе Маркс ставит перед философией следующую задачу: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы  изменить его» [268: 3].
Гегель в этом вопросе придерживался созерцательной концепции в отношении к знанию, к философии, к истине, и гегелевской философией завершается, собственно говоря, развитие знания, потому что абсолютный дух в этой системе познает самого себя.
Человек открывает для себя и в себе абсолютный дух. Все человеческое мышление, в отличие от Божественного, есть открывание истины.
В этом вопросе Ницше противоположен подавляющему большинству предшествующих ему философов, за исключением Шопенгауэра, теоретического его предшественника.
Итак, наука открывает то, что есть в действительности, именно поэтому она оказывается пригодной для всех. Акт открытия истины, конечно, ниже акта Божественного творения, но ниже всего лишь на одну ступеньку. Открыть может гений, не массовая деятельность, только один открывает то, как устроен мир. Пророки могут открыть рядовому человеку то, что повелел Господь, но только Ньютон открыл закон всемирного тяготения. Такая деятельность рассматривалась как деятельность выдающегося человека. Но превращение науки в большую науку, когда ученый становится массовой профессией и научная деятельность становится профессией, показывает, в принципе, что ученый, как и другая наемная сила, может работать за среднюю плату, что от него ожидают не открытия истины, то есть, как устроен мир, а практического результата, результата который приносит пользу. Это порождает изменения социального статуса ученого и той атмосферы, в которой он работает и живет. Это меняет отношение к ученым не только со стороны общества, но и философа и самого ученого. Складывается удивительная и неприятная ситуация, получается то, что раньше рассматривалось как достоинство: я открыл, как устроен мир, а вы пользуетесь моим открытием; но это открытие о мире, поэтому оно годится для всех вас, но открыл его я, – исчезает.
Оказывается, что ученый, в принципе, ничего не открывает, он изобретает, он придумывает рецепты, которые используют для своего блага рядовые личности. И нет принципиальной разницы между тем, что этот научный рецепт задействован в промышленности, на производстве, в военном деле, а поварской рецепт задействован на кухне при приготовлении пищи. И в том и в другом случае результат заключается лишь в той пользе, в том успехе, в той приятности, комфортности, в том удовлетворении потребностей, которые обеспечивает научная деятельность (следует заметить, что, наверно, недаром хорошие повара ценились и ценятся не меньше, чем хорошие ученые). Если еще более огрубить, то можно сказать, что деятельность ученого, в принципе, ничем не отличается от изобретения способа забивания гвоздя сапожником. Важен результат, важна технология получения этого результата, а претензии на истину крайне несостоятельны: как там устроен мир –   проверить невозможно, да и не нужно.
Отказ в истине пророкам и апостолам приводит к мысли о том, что мир, устроенный Господом Богом, страшно неразумен, отсюда нигилизм, агностицизм в области религиозных течений, религиозной мысли. В истории отношения к науке можно увидеть нечто аналогичное. Смена научных теорий, изменения представлений о мире на фоне изменения социального статуса ученого порождает нигилистское отношение к науке, а также усиление скептицизма в философии, в этом плане скептицизм Юма и Канта был ответной реакцией на данные процессы. Но скептицизм Юма и Канта был формой не пренебрежения к науке или понижения ее статуса и статуса ученого, возможностей науки, а попыткой, ограничив возможность самой науки и научной деятельности, тем не менее, сохранить прежний статус науки и ученого, но они не были столь решительны, к примеру, как Ницше. Переоценки ценностей науки, осознание ограниченности возможностей науки для них явилось трагедией. Человеческий разум не может открыть истину ни в области божественной (вспомним антиномию Канта), ни в области познания природы, но, к сожалению, как сотворил мир Господь, человеку знать не дано.
У Ницше позиция иная. Для него ясно, что ученый ничего не открывает, и по этому поводу он (если судить по работам) не сожалеет, хотя, по Ницше, ученый, тем не менее, творит, но дело в том, что ученый стал рядовым, массовым, он стал маленьким и уже не может и не хочет считать себя творцом, открывать истину, поэтому он рассматривает свое маленькое творение не как открытие. Он боится взять на себя ответственность за мир, который он создал, поэтому его маленький, созданный им мир годится для всех, для тех, которые равны ему по рангу, для массы. Поэтому Ницше пишет: «Духовное просвещение – вернейшее средство сделать людей неустойчивыми, слабыми волей, ищущими сообщества и поддержки, –  короче, развить в человеке стадное животное» [342: 462]. С небольшой поправкой ученый тоже стадное животное (по причине коллективности науки), но только в царстве познания. Он, стадное животное, по Ницше, так как все люди –  стадные животные, но, в отличие от них, он забрался в царство познания.
Наука, как и все способы человеческой деятельности, –  это способ приспособления к жизни среднего человека. «Наука, –  пишет Ницше, –  как промежуточная станция, где находят свое естественное облегчение и удовлетворение средние, более многогранные и более сложные существа, все те, кому деятельность не по нутру» [345: 338339]. Многогранность по Ницше –  отличительный признак среднего. По всей видимости, –  рассуждает Ницше, –  если человек многогранен, то это означает, что у него нет ни одной собственной грани, которая отличала бы его от всех остальных.
Работа ученого, по мнению Ницше, да и по общей тогдашней атмосфере, направлена на утилитарные цели. «Наука, –  писал он, –  есть превращение природы в понятия в целях господства над природой  она относится к рубрике «средства»» [342: 651]. Наука, по мнению Ницше, –  это еще не сама деятельность, это лишь средство деятельности. Во всяком случае, так считают те ученые, которым деятельность не по нутру. Если они были бы более решительными, они перестали бы быть учеными и стали бы философами (имеются в виду философы, близкие к позиции самого Ницше). Философ отличается от ученого тем, что он понимает, что мир, который он творит, –  это мир сотворенный, а не действительный, не сущностный, а ученый этого не хочет признать.
В философии Ницше о науке, по всей видимости, спрятаны корни той проблемы, которая в мучительном варианте стала перед учеными наших дней, проблемы моральной ответственности ученого за использование результатов его деятельности. То, что ученый не желает рассматривать свою деятельность как деятельность по преобразованию мира  это попытка уйти в башню из слоновой кости, построенную самим ученым скорлупу. Так, к примеру, к позиции Ницше по применению науки в военных действиях близко творчество современного нам Курта Воннегута.
Эту поставленную хотя бы в зародыше проблему – проблему ответственности ученых перед обществом –  затмевает ницшеанская онтология. Согласно Ницше, вера в то, что действительность есть, «существует мир, такой, какой он должен был бы быть, это –  вера непродуктивных, которые сами не хотят сами создать себе такого мира, каким он должен быть. <…> «Воля к истине» –   как бессилие воли к творчеству» [578: 283]. Таким образом, критика Ницше науки –  критика не имманентная, а внешняя, выражаясь современным методологическим языком, критика с экстраналистских позиций, но он иногда прибегает к имманентной критике науки, ее методов, то есть с позиции интернализма.
Как уже упоминалось, конец XIX века знаменуется множеством событий, в том числе и разрушением созерцательной концепции познания, это разрушение немалым числом естествоиспытателей было интерпретировано как крах, крах науки, ее несостоятельность в ее претензиях на объективность истины и ее результатов. Ницше вполне разделяет этот гносеологический нигилизм, как, впрочем, и многие другие философы и естествоиспытатели, хотя оценка здесь существенно иная. Вот что пишет сам Ницше: «Развитие науки все более и более превращает «известное» в неизвестное, а стремится она как раз к обратному. <...> In summa наука подготовляет высший род незнания – чувство, что «познания» совсем не бывает, что было своего рода высокомерием мечтать об этом» [342: 651]. В цитате достаточно ясно просвечивается вариант ницшеанского ответа, здесь даже нет намека на тот ответ, который содержался в многочисленных популярных брошюрах естествоиспытателей того века, ответ, который сводился к тому, что, дескать, мы раньше думали, что процесс познания настолько прост, настолько четок, однозначен и происходит он, как процесс отражения; раньше мы думали, что понятие истины просто, что она есть дубликат бытия, а оказывается, что понятие истины спорно, и на самом деле процесс познания не сводится к фотографированию или отображению, он гораздо сложнее.
Ницше не идет таким путем, он не критикует попытку создать новую концепцию истины, он изображает в отношении новых концепций истины идею молчания, без борьбы принимает гносеологический нигилизм, как, впрочем, и нигилизм в более широком смысле. Нигилизм есть необходимая ступень в переоценке ценностей, гибнущих в определенное время. «Вера в категории разума есть причина нигилизма, –  мы измеряем ценности мира категориями, которые относятся к чисто вымышленному миру» [345: 35]. Попробуем сказать то же самое по существу только другими словами: нигилизм и релятивизм выступают как следствие краха привычных понятий, стандартов, которые принимались в науке или в жизни, и поэтому нигилизм и релятивизм есть лишь приход к другой системе понятий и другой системе стандартов жизни. Нигилизм и релятивизм –  это есть выражение сомнений в существующем настоящем.
Ницше рассматривает этот самый нигилизм как переход к выпуклому явному подчеркиванию проблемы значения субъекта, личности не только в науке, но и в непосредственной обыденной текущей жизни, к представлению о том, что единственный мир, в котором живет и может жить человек, есть его собственное творение.
Можно, конечно, строить достаточно обширное количество гипотез о том, почему Ницше ставит проблему именно так; как уже отмечалось, на втором этапе творчества Ницше увлекался естественными науками, в частности, дарвинизмом, в форме, близкой к первому позитивизму.
Следует напомнить, что Конт утверждал: наука должна быть скромной, ее задача описывать, а не объяснять. Это, в принципе, тоже ход мыслей, направленный от понимания ученого как открывателя истины, к представлению об ученых как изобретателях истины, которые путем познания, в принципе, как животные приспосабливаются к внешнему миру, описывая мир. Описание перспектив научного мышления позитивизмом было крайне осторожным до пессимизма. Так, что эволюция взглядов Ницше о познании вполне можно истолковать как своеобразное повторение и переосмысление позитивистской модели в отношении к науке, научному творчеству и, прежде всего, это происходило под знаком краха прежних научных ценностей и краха прежнего статуса ученого.
В заключение подчеркнем, что нигилизм Ницше в отношении к научному познанию, к использованию его результатов, деятельности ученого, является выражением социального нигилизма как протеста против усреднения, нивелирования, подавления и угнетения личности. Эта ценностная установка в концептуальном отношении может реализоваться лишь через подчеркнуто выпуклую постановку проблемы активности субъекта. В свою очередь, эта активность, в частности у Ницше, вообще в философии жизни и экзистенциализме, реализуется через творческий, конструктивный характер познавательной деятельности. Отсюда – субъективизм в гносеологии, а затем его онтологизация как  еще одно доказательство активности субъекта познания.

Проявляйте уважение!
При копировании материала, ставьте прямую ссылку на наш сайт!