НОВОСТИ:

СОДЕРЖАНИЕ

Далее:  Глава 1. $1 >>

Предисловие.

      Философия науки является сегодня одной из наиболее востребованных областей философского знания. И это вполне закономерно, если иметь в виду фундаментальное значение современной  науки не только для развития  техники и технологий , инновационной экономики и общего информационного  пространства глобальной  цивилизации, но и для формирования  мировоззрения современного человека, которое  в существенной степени опирается на научные знания об окружающей человека природной и социальной  действительности. При всех исторических и когнитивных ограничениях научного познания  именно наука вырабатывает наиболее адекватное, точное, доказательное и эффективное с точки зрения его применения на практике знание. Про науку можно сказать те же слова, которые У. Черчилль произнес  о демократии: «Конечно, у нее есть много недостатков, но ничего лучшего человечество пока  не придумало».
При всей массовости  науки и научной деятельности, которая сегодня стала профессией для многих сотен тысяч людей в мире, выработка адекватных и полных представлений о ее сущности, структуре, методах и закономерностях ее функционирования и развития по-прежнему остается  одной из весьма дискуссионных философских проблем. Свидетельством тому является то, что ни одна из многочисленных моделей науки и научного познания, предложенных философами и крупными учеными за весьма длительную историю осмысления науки, так и не стала общезначимой. Об этом убедительно свидетельствует как история философия науки, так и ее современное состояние.  В чем причины такого по-своему скандального  положения дел  с осмыслением феномена науки?  Можно указать на два рода причин.  Первая связана с  естественным  и неизбежным  плюрализмом философских систем, с позиций одной из которых только и возможно осмысление любого целостного и значимого духовного феномена, в том числе и таких  как  наука и  научное познание. Каждая философская система как замкнутая в себе и целостная система мировоззрения опирается на принятые в ней философские категории и  представления о мире, сознании, познании, человеке и их взаимоотношении. Естественно, что  разная  «философская оптика» и, так сказать, разные  философские «системы отсчета» приводят  к высвечиванию разных образов науки при попытках ее осмысления. Однако это только одна из причин разнообразия  философских моделей  науки, разных  истолкований ее сущности, возможностей и границ научного познания. Другой, не менее значимой причиной плюрализма  общих  моделей науки и решения в них проблем ее сущности, методов, структуры и развития является чрезвычайно сложная, гетерогенная структура самой реальной науки. Причем, как убедительно показывает история науки, эта структура является эволюционирующей,  со временем качественно меняющей свое содержание и основные характеристики: древняя восточная наука, античная наука, средневековая наука,  классическая наука (новое время-19век), неклассическая наука(20 век), постнеклассическая наука (конец 20в. – начало 21 в.). Все это качественно различные культурно-исторические типы науки, имеющие не только различное содержание научного знания, но и различные категориальные и ценностные основания научной деятельности.
Реальная наука представляет собой сверхсложную систему не только в диахроническом плане, но  и  при  синхроническом подходе к  ее  рассмотрению в любой момент времени. К качественно различным синхроническим измерениям науки относятся следующие. Во-первых, наука это специальная  и достаточно  обширная  система знания, состоящая при этом  из областей, во многом различных не только по содержанию, но и по самим характеристикам составляющего эти области  знания (математическое знание, естественнонаучное знание, техническое и технологическое знание, социальные и гуманитарные научные знания).  Естественно возникает вопрос: а что есть действительно  общего у всех этих  видов научного знания и есть ли? Не случайно в традиции западноевропейской  науки и  философии  научным знанием (science)  называется  преимущественно естественнонаучное знание. Гуманитарное же и социальное  знание относят не к science, а числят  по ведомству investigations (исследования). Одной из гносеологических причин такого разнесения естественнонаучного и гуманитарного знания по разным  ведомствам  является их очевидное качественное  различие, доходящее до противоположности, существенно  различных  семантических и логических характеристик этих видов знания. Вторым измерением  науки как  сверхсложной системы является наличие у науки особой методологической матрицы – системы методов, регулирующих процесс научного познания и все его основные  этапы: получение, обоснование, построение, интерпретацию  и применение научного знания. Ясно, что в разных видах наук система методов научного познания также существенно отличается друг от друга и далека не только от тождества, но даже от единства. Достаточно сравнить, например, методы  математики и методы естественных наук, или методы физики и методы истории или филологии. Поэтому  даже применительно только к одному из имеющихся у реальной науки измерений, будь это научное знание или методы  научного познания, трудно создать такую его общую  модель, с позиций которой  одинаково  адекватно описывались  бы  все его элементы и свойства  в разных науках. Третьим относительно самостоятельным и вместе с тем необходимым аспектом структуры науки является ее существование  в качестве особого социального института, особой  социальной системы, в которой отношения  между ее членами регулируются определенными правилами и нормами (« этосом науки»), способствующими выполнению наукой ее главного предназначения – производства и применения научного знания  во все возрастающих объемах.
      Однако сверхсложная структура науки далеко не исчерпывается тремя указанными выше синхронными измерениями науки. Столь же важными структурными характеристиками науки являются ее бытие и функционирование в качестве определенной подсистемы культуры, определенного вида практической и инновационной деятельности  и, наконец, особой формы жизни огромного числа людей, профессионально и личностно связанных с наукой. Естественно, что столь сложную систему  как  наука с таким количеством  качественно различных аспектов трудно, да , пожалуй, и  невозможно,  описать в рамках какой-либо одной теории или модели. Здесь возможен только один путь – создание некоей  мозаичной  модели науки, где каждый из ее основных аспектов излагался бы отдельно от других, а затем  присоединялся бы  к ним. И лишь изложение содержания  всех основных аспектов науки  по принципу дополнительности  способно дать достаточно полную картину  структуры реальной науки. Однако и в этом случае  плюрализма общих моделей науки не избежать, поскольку для  разных аспектов науки могут существовать и существуют разнообразные частные модели и представления.             
Одной из таких частных , но при этом достаточно авторитетных моделей науки,  разделяемую и развиваемую целым рядом крупных ученых и философов науки, является конвенционализм и особенно предлагаемое в его рамках решение проблемы природы научной истины. Конвенционалисты  акцентируют  наше  внимание на характере  действий отдельного  ученого  в процессе научного познания,  и прежде всего на механизме принятия им когнитивных решений. Среди видных  представителей  конвенционалистской  философии  науки  можно назвать таких   выдающихся  ученых и философов науки  как  А. Пуанкаре, А. Грюнбаум, Р. Карнап, К. Поппер, И. Лакатос и др. Каков главный философский  тезис, составляющий ядро конвенционалистской модели научного познания? Он состоит в утверждении, что приписывание  научным концепциям и принципам науки такого свойства как истинность, равно  как и других свойств научного знания (доказанность, определенность, однозначность, точность, верифицируемость, фальсифицируемость и др.) носит конвенциональный, условный  характер. То есть , наделение указанными выше свойствами различных единиц научного знания, особенно аксиом научных теорий, никогда  не имеет и не может иметь по самой природе научного познания  абсолютно твердого  рационального основания  как  в эмпирическом плане, так и в теоретическом и логическом отношениях. Конечно, на достаточность  оснований   всегда ссылаются при научном познании действительности  и будут ссылаться в дальнейшем, ибо это один из краеугольных  идеалов науки и одно из правил научно-познавательной игры с объектом при его моделировании. Однако в принципиально философском плане  необходимо всегда  помнить, что решение о достаточности всегда имеет относительный  и договорный характер, в основе которого лежит когнитивная воля исследователя и некоторый набор практических соображений (простота модели, удобство пользования ею, традиция,  предсказательная сила, непосредственное  применение в технических и технологических расчетах и т.д.).
Наиболее ярким проявлением конвенционального характера научного познания является  научный язык с его стремлением к точности и однозначности своих понятий и высказываний. Однако такая точность достижима только с помощью четкой фиксации значений  и смысла  научных терминов и понятий, что возможно сделать в свою очередь только с помощью  явных определений. Любое же определение есть приписывание термину строго определенного значения  и смысла. Очевидно, что привязка любого слова только к одному из его возможных значений имеет явно договорный и условный характер, то есть имеет характер конвенции. Все методологические принципы и  правила в науке, начиная от эталонов и основанных на них системах  измерения свойств и отношений объектов,  также имеют явно конвенциональную природу. Это относится и к принятию тех или иных правил и стандартов логического доказательства. Например, в классической логике и  математике некое утверждение считается  доказанным, если принятие его отрицания ведет к логическому противоречию в системе (так называемый метод доказательства от противного). В конструктивной же логике и математике такого рода  доказательства запрещены и разрешаются только прямые доказательства в конечное количество шагов и за время, соизмеримое с практическими задачами и  реальным  временем  жизни научного сообщества. Апелляция к понятию актуальной бесконечности и якобы бесконечных  возможностей и способностей человека  в конструктивной философии и методологии науки в принципе запрещена.  Ясно, что такого рода  запрет также носит явно конвенциональный характер.  И поэтому многие математики, не принимая этой конвенции, продолжают работать в традиции  классической методологии  постановки и решения математических проблем. Очевидно также, что любые конвенции, наряду с положительными сторонами их эвристических возможностей,  несут в себе и груз связанных с ними познавательных  ограничений  в видении исследуемого  объекта только с определенной стороны. Перефразируя слова известного немецкого философа М. Хайдеггера «Язык - дом бытия», можно утверждать, что наличный язык науки вообще и отдельной науки, в частности, существенно задает пределы  видения ею исследуемой предметной области и действительности в целом. Вот почему революции в  науке всегда связаны с существенным  изменением ее языка, введением новых категорий и  переинтерпретацией  значения и смысла многих ее прежних терминов и утверждений.
Почему конвенционалистская философия науки возникла именно в конце 19 - начале 20 века, а затем получила весьма  широкое  распространение  среди ученых? Очевидно, что это могло произойти только в силу того, что в конвенционализме были  схвачены какие - то существенные особенности  в развитии науки  и характере  научной деятельности того времени. Что же это за особенности,  и какие из них имели действительно кардинальный и судьбоносный характер для развития  науки и ее философского осмысления? Как известно, в науке второй половины 19 века  -  начала 20 века произошли три судьбоносных  события, существенно определивших всю траекторию  ее дальнейшего развития и потребовавшие ее нового философского осмысления.        
Во-первых, это открытие неевклидовых геометрий и принятие их математиками в качестве столь же полноценных теорий,  как и традиционная эвклидова геометрия, которая не только существовала почти в неизменном виде более двух тысяч лет, но и казалась многим математикам, физикам и философам единственно возможной и единственно истинной наукой о пространстве. 
Во-вторых, это кризис в теории множеств и обнаружение в ней парадоксов, а ведь эта теория рассматривалась большинством математиков конца 19 века как фундамент всей математики. Одним из радикальных способов излечения
теории множеств от возникавших в ней противоречий было предложение интуиционистов (позднее их последователи  стали  называть себя «конструктивистами»)  отказаться от ее центрального понятия – « актуальной бесконечности» и ввести ограничения на  использование логических законов исключенного третьего и двойного отрицания в математических доказательствах  только  рассуждениями о конечных множествах. Вместо классической математики и логики с их недостаточно надежными методами доказательства предлагалось создать новую, конструктивную математику на основе более  строгих, чем в прежней математике, методов ее построения. Таким образом, здесь была поставлена под сомнение надежность всей классической математики, а, следовательно,  и  абсолютность математических   истин (Л. Брауэр, А. Пуанкаре, Г. Вейль, А. Гейтинг и др.). Наконец, третьим выдающимся событием, окончательно поколебавшим веру ученых в возможность средствами научного познания сформулировать абсолютно-истинное знание о действительности, стало создание теории относительности и квантовой механики как физических теорий, альтернативных классической механике и во многом с ней несовместимых (А. Пуанкаре, А. Эйнштейн, М. Планк, Н. Бор и др.). О чем свидетельствовали эти революционные события в истории науки  и о чем они «говорили» мыслящему сознанию ученых и философов, стремившихся разгадать природу научного знания?
А говорили они и даже «кричали» о том, что максимум, на что может претендовать наука и научное познание так это только относительная истина, относительная как в историческом плане, так и с точки зрения  абсолютной доказательности научных истин.  С  идеалом  науки, согласно которому наука способна достичь своими  средствами  абсолютно – истинное и абсолютно объективное  знание  об объективной действительности,  то есть с  претензией  науки  на знание  того, какова  действительность  «на самом деле», независимо от познающего ее субъекта ( а из этого ученые исходили с момента возникновения античной эпохи и вплоть до последней трети 19 века), необходимо  было  расстаться. То, что данные наблюдения, сколь бы многочисленными они ни были, не могут в принципе доказать истинность научных теорий, ученым и философам было достаточно ясно уже в последней трети 19 века, после убедительной критики классического индуктивизма  Бэкона-Конта-Милля  и анализа  логических  возможностей  индуктивного метода в целом. Логически некорректно заключать  об истинности  научного закона или теории на основании эмпирического доказательства  истинности тех следствий,  которые логически  выводимы из этих  законов и теорий. И только значительно позже (уже в 20 веке), в результате  критики  К. Поппером  и другими  философами науки  неоиндуктивизма  логических  позитивистов, станет ясно, что индукция (то есть аргументация от частного к общему, от фактов к законам и теориям) не способна   выполнить  не только  функцию доказательства истинности научных законов и теорий, но даже функцию их подтверждения в качестве истинных.  Дело в том, что согласно  определению свойств  логического следования истинные следствия могут быть логически законно получены и из ложных посылок или оснований вывода.  Возникновение и рост числа конкурирующих гипотез и теорий во всех областях науки  к концу 19 века ( объяснявших  с разных позиций одни и те же факты, одни и те же данные наблюдения и эксперимента), с одной стороны, подтверждал ограниченные возможности опыта в решении вопроса о предпочтении одной из конкурирующих гипотез, а с другой -  настойчиво требовал от ученых и философов объяснения этого феномена в развитии науки. А хороших философских возможностей в его объяснении было не так уж много.
Во-первых, в истолковании природы научного знания и процесса познания явно провалился  эмпиризм. Дело в том, что в науке не существует чистых данных наблюдения и эксперимента, никак не зависящих от какой-либо теории. Теории играют в развитии науки  и  процессе научного познания руководящую и направляющую роль, особенно в интерпретации имеющихся  эмпирических данных. Как  образно и чрезвычайно метко  по этому поводу сказал  великий Леонардо да Винчи: «В науке теории это генералы, а эксперименты – солдаты». Успешный исход сражения  зависит от тех и других, но планируют, осуществляют и отвечают за исход операции именно генералы.
Однако и рационализм декартовского или гегелевского толка после возникновения неевклидовых геометрий и неклассической физики и математики также стал в глазах ученых явно философски некредитоспособным. Ведь согласно рационалистам источником абсолютной истины в науке является не опыт, а чистое мышление с присущим ему априорным содержанием, предшествующим актам его усвоения и присвоения познающим субъектом с помощью  интеллектуальной интуиции и дедукции (Декарт), либо в рефлексии познающего себя мышления с помощью диалектического метода (Гегель). Конечно, и Декарт и Гегель признавали существование в науке альтернативных концепций, но только в качестве гипотез и временного состояния науки, ибо объективная истина как главная цель науки может быть только одна. К середине 19 века в филосо